— Мама осталась одна в номере, — продолжал труп. – Маме было грустно и страшно. Она боялась этого ужасного Себастиана. И своего малыша… немного…

  — Малыш и Себастиан были пьяны. Они не заковали маму в наручники. Просто связали верёвкой. Верёвку ведь не так трудно распутать, правда?

  И труп неожиданно лязгнул зубами, отчего вздрогнувший Лео отступил ещё на шаг.

  — Мама не нашла одежду. Возможно, гадкие дети унесли её или спрятали. Они ведь планировали продолжить развлекаться с мамой, не так ли?

  — Тогда мама сорвала и набросила на себя штору. Чудесную штору с бахромой и декоративными кистями.

  — Она взяла оставленные малышом сигары и спички. Такие дорогие, изысканные, ароматные сигары. И длинные спички, которыми так удобно прикуривать эти сигары. И она пошла на прогулку.

  — Вот так!

  И мама-труп, выставив вперёд ладони, молча и страшно двинулась на взвизгнувшего в ужасе малыша, который, развернувшись, опрометью бросился в комнату, пронёсся мимо плавающей в воздухе кровати, забежал в прихожую и отчаянно рванул на себя легко подавшуюся дверь…

  И тут, замерев на секунду, каким-то неопределённым внутренним чувством, затылочным локатором или заячьей интуицией почувствовал, что за ним никто не гонится.

  И за спиной никого нет.

  Пустота.

  Тишина в номере.

  И тишина в спящем коридоре.

  Лео аккуратно закрыл дверь и убедился в том, что ключик он перед отходом ко сну предусмотрительно оставил в двери, как и показала горничная.