Мама качнулась и полетела, но не на улицу, а на пол кухни. Бель кинулась поднимать её. Мама изловчилась и стала душить дочь шнурком на шее, стараясь открыть кошелёк. Бель на удивление легко разжала её руки, потом встала, подняла маму над полом, подмышки, как маленького ребёнка, встряхнула и поставила обратно. Мама посмотрела на неё дикими глазами.

— Ты — демон! Моя дочь — демон! — крикнула она и отшатнулась к стене.

— Что-то типа того, — ответила Бель, поразившись своей силе.

— Как ты не понимаешь! Я не могу сейчас остановиться! Мне нужна всего одна бутылка. Одна, понимаешь? Иначе я умру, умру, потому что не могу жить! Тебе меня не понять! Я тебя девять месяцев носила и двадцать часов рожала, а ты так и не научилась меня понимать! Не мучай меня!

Мама спиной сползла по стене, села на табуретку, закачалась, закрыв лицо руками, и завыла. Из-под старой грязно-белой потёртой футболки торчали узловатые худые колени, покрытые синими мраморными пятнами. Редкие волосы растрепались, коричневые ногти на ногах изъедены грибком. Бель было безумно жаль её. Дочь действительно не понимала этой нечеловеческой тяги, ради которой можно идти на такое унижение. В кошеле на шее запел телефон: «I like to move it, move it, I like to move it, move it, I like to move it, move it, We like to move it!»[10] Катька, как всегда, вовремя.

— Привет, наша неопределившаяся. Как ты там? Я тут по случаю неподалёку от твоего дома…