— Тогда уж ничего не поделать!

— Может быть, мы как-то сможем машину найти? Это ведь у магазина было, на парковке, они как-то фиксируют же номера, — спросила мама, с надеждой глядя на дочь.

Обида накатила на Бель девятым валом с пенистым гребнем. Мама не переживала из-за того, что её укусила, что пыталась порвать паспорт, за газ, за пожар — мама переживала за Малышку, которую она сама продала за бутылку! Какая избирательность! И теперь мама хочет, чтобы Белла кинулась по магазинам просить видеозаписи, разыскала хозяина машины, выкупила у него Малышку, как раньше выкупала драгоценности, которые мама закладывала в ломбард. И всё это для того, чтобы мама могла снова продать псинку за бутылку? Не в этот раз. Симпатягу Малышку наверняка ждёт теперь шикарная жизнь на какой-нибудь красной подушечке в особняке, а маму…

— Мам, ну теперь-то ты понимаешь, что так нельзя. Так нельзя жить! Полиция и соседи мечтают от тебя избавиться. Меня ты изводишь. Любимую собаку ты продала. Всё это добром не кончится. Давай ты ляжешь в клинику. В хорошую клинику, с хорошими врачами. Надо лечиться! — сказала Бель в тысячный раз в жизни.

— Чего ты хочешь? Чтобы я жила трезвой? Как ты себе это представляешь, дочь? Что я каждый день должна буду думать о том, кто я и для чего я живу? Для чего на свете живёт беззубая пятидесятилетняя старуха, которая просрала свою жизнь не знамо на что? Никто не вернёт мне молодость по щелчку пальцев! Никто не вернёт мне мою жизнь, Бель! Ты знаешь, почему я пью? Сказать тебе правду? Потому что мне не нравится эта жизнь. Не нравится! Жить тут трезвой невозможно! Я стала пить, когда узнала, что твой отец изменяет мне направо и налево. Он говорил, что после родов я перестала быть для него привлекательной. Я сначала старалась, по полдня изворачивалась на полу в неудобных позах, надеялась вернуть фигуру, тёрла маслами растяжки на боках до красноты. Это у вас сейчас есть врачи, которые могут поправить грудь после кормления. Тогда мне приходилось клеить её на пластырь, чтобы сделать видимость торчащих девичьих сисечек под футболкой. Всё напрасно: он больше не хотел меня. Я не могла поверить, что мужчина, которому я родила дочь, со мной так поступил! Мне не нужна была такая жизнь, а закончить её по своей воле — грех. Когда он бросил нас совсем, я должна была жить ради тебя, ради ребёнка. Вот я и научилась заканчивать жизнь почти каждый день, оставаясь при этом как бы живой. Но если ты сделаешь меня трезвой, то что я тут увижу? Себя в зеркале? Предводительницу благородного собрания синяков-сифилитиков? Для этого прозрения я должна протрезветь? Единственный вариант жить для меня — жить пьяной, чтобы не думать. Свою миссию по выращиванию ребёнка я выполнила. Мне здесь больше делать нечего. А теперь ещё с этим венерическим позором… Самая сладкая моя мечта — не дожить до Нового года. Мне нечего здесь делать, дочь, нечего! Этот мир не для меня, я здесь случайный гость, и убраться отсюда поскорее — это единственное, чего я хочу в редкие часы трезвости. И хорошо, что Малышку забрали. Там, где она сейчас, ей будет лучше. Только не говори стандартное «у тебя ещё всё впереди»! У алкоголички-сифилитика впереди два варианта: долгая мучительная смерть или уход вмиг, во сне, и, желательно, во хмелю, как положено праведникам, потому что искупление грехов я уже точно прошла здесь. Те картинки, которые мелькают у меня в голове, когда я трезвею, никому увидеть не пожелаешь. Ты лучше не живи со мной, дочь, уезжай! Пусть всё идёт как идёт. Я уже давно ничего не хочу, кроме покоя. Вроде он должен водиться в бутылке, а его и там нет.