Люди, в большинстве своём одетые в тёмные строгие костюмы, но кое-кто в сари, сутанах и традиционных головных уборах, собрались в большом зале прощаний крематория. Много людей, очень много. От восторженных юношей до убелённых сединами стариков со всех краёв света. Оказывается, профессор был весьма популярен и уважаем в научном сообществе. Столько высокопарных слов звучало, столько восхвалений! Бель тихонько радовалась, что не знала, какого уровня научным светилом был Константин Андреевич Гид. Знала бы — разговаривала бы с ним почтительно и с придыханием, и уж тем более не посмела бы бесцеремонно грузить в его машину коробку с кактусом и туфлями.

Дочь профессора можно было отличить сразу: бледная, уставшая, она терпеливо отвечала на бесконечные соболезнования и печально улыбалась. «Скоропостижно», «ушёл как праведник, во сне», «как много ещё мог сделать», «невосполнимая утрата», «продолжится в своих учениках» звучало со всех сторон. К трибуне подходили и подходили люди, говорили о совместной работе, о широте взглядов и гибкости ума, об идеях, которые его переживут, а Бель вглядывалась в лицо лежащего в гробу человека, и ей казалось, что это не он. Заострившиеся черты лица были словно восковыми. «Неужели и я стану такой, когда дело дойдёт до лица?» — подумала она с ужасом и обеспокоенно потрогала ещё живую мочку уха. Серёжка была на месте.

Вокруг дочери профессора суетилась грузная, в старомодной гипюровой кружевной шали женщина, которую та называла тётей.