Невинность

За окном была тихая, на редкость спокойная, ночь. На тёмном небе не было ни единого облачка, и человеческому глазу предстали белоснежные точки, которые на самом деле являлись большими шарами газа, — звёзды. Мужчина сорока лет курил сигарету, сидя на пороге своего небольшого дома. Его глаза были направлены вверх и глядели на королеву этих точек — Луну. Луну, которую видели миллионы и миллионы людей До и После. Луну, которую видел сам Александр Македонский, Юлий Цезарь, Клеопатра и Пётр 1.
Мужчина сидел один, совершенно один. Лишь бутылка эля была его компаньоном, но до того момента, когда она будет пустой. Ничто надолго с ним не задерживается, кроме его вечной работы, вечной цели его существования, которая постепенно превращается в неприятную обязанность. Мужчина поправил рукава рубашки, отряхнул брюки, потушил сигарету, взял пустую бутылку и направился в дом. Когда его рука коснулась ручки двери, к территории его небольшого дворика подъехала машина. Однако одиночка не заметил этого и собирался войти в дом, как молодой голос воскликнул:
— Вы Густав Патаки, верно?
Голос принадлежал молодому человеку лет двадцати. Этот голос был полон надежды, наивности и чего-то ещё. Словно голос принадлежал невинному существу.
— Да, это я, — хрипло ответил мужчина и развернулся. — А что надо?
— Говорят вы лечите ЭТО, — немного замявшись ответил юноша.
— Говори внятней, парень. Под словом «ЭТО» можно засекретить сифилис или слабоумие.
— О таком нельзя говорить вслух, плохо это… У нас мало времени. Дитя может погибнуть.
— Сколько лет девочке? — Густав понял всё с самого начала. Но такова его была манера поведения. Сначала немного поворчать, чтобы выслушать больше информации, а затем снова браться за ненавистную работу.
— Восемь.
— И давно в ней он?
— Сегодня в обед обнаружили. Мы привязали, позвали священника, но тот сказал, что поможете только вы. Умоляю вас, мистер Патаки…
— Умоляй Господа в церкви. Поехали.
— А как же всякие атрибуты?
— Это у мошенников в палатках спрашивай. Всё нужное всегда при мне.
    Путь предстоял недолгий. Как он и догадывался, семья девочки жила в бедном районе, это было видно и по состоянию одежды и машины молодого человека. Видимо средство передвижения могло достаться ему от отца или деда. Дома были старые, некоторые совсем ветхие, с голодными и полуживыми собаками, от которых исходил неприятный смердящий запах.
Они поднялись на чердак, где царила полутьма. Лишь свечи, окружённые лужицами воска, горели на старых обшарпанных тумбочках. На старой кровати с матрацом, набитым соломой, лежала девочка. Её руки и ноги были привязаны бечевой, что растёрла её конечности до состояния просачивающейся крови. На теле девочки было нежно-розовое платье с небольшими цветочками, странно, что оно было чистым. Русые волосы были растрёпаны и открывали обзор на лицо, что уже отличалось от человеческого, детского лица. Оно покрылось венами, подобно трещинам на старом фарфоре. Глаза стали тёмными, как ночь, налившиеся кровью. Потемневшие губы были открыты и что-то шептали, словно в бреду. Густав понял, кто овладел девочкой, и был удивлён. Ведь обычно это создание выбирает толстосумов и лишь затуманивает сознание, подталкивая людей на Жадность.
Густав Патаки был тем, кто освобождал человеческую душу от подобного вторжения. Таких называли экзорцистами, демонологами, порой, экстрасенсами. Однако Густав предпочитал первое определение. И он не был из числа тех экзорцистов, которых мы привыкли видеть в фильмах. С волшебными атрибутами, древними артефактами, в плащах с загадочно поднятыми воротниками. Нет, Густав не был таким. В его голове были молитвы, а в переднем кармане жилетки — бутылочка со святой водой. И больше ничего.
Он узнал старого священника. Именно он когда-то подтолкнул мальчика к этому пути. Густав узнал демонов не из Библии, а из собственного детства, когда он увидел в темноте двора то, что было в старой соседке. После увиденного мальчик бился в припадке, и того отправили в психиатрическую лечебницу. Там он и встретил отца Иосифа, что зашёл к нему в палату.
— Случай почти запущенный, поэтому я вызвал тебя, — шепнул ему священнослужитель.
— Да, я понял, Преподобный. Начинаем.
Всё, как в старой заезженной пластинке. Молитва, святая вода, шипение, ругань, крики родителей, слова священника. Но в этот раз словно что-то пошло не так. Изо рта девочки пошла тёмная вязкая жидкость, затем её затрясло в конвульсиях, что говорило о выходе демона из души, и тишина. Всё это время Густав смотрел в глаза девочки, и даже когда демон вышел из неё. Они были похожи на те звёзды на небе. Такие живые, невинные… Редкость, большая редкость.
К ней вернулся нормальный облик, но всё было не так. Всё было не так… Она не дышала.

Тяжелая ночь, тяжёлое время. Густав сидел за кухонным столом и курил очередную сигарету, выругавшись. На его глазах застыли слёзы, которые он сразу смахнул грубой рукой. Он видел Жизнь, и она угасла в его руках. Он видел Свет, что обратился во Тьму. Вот она, жизнь, что ускользнула не только от той девочки, но и от него самого. Такова была её недолгая, тяжёлая судьба.
Половица скрипнула, и свеча задрожала, а затем стала выдавать темноватую копоть. Напротив него село что-то в тёмном плаще.
— Это был ты, — сквозь зубы сказал Густав. — Почему? Почему именно она?
— Потому что я учуял в ней грех, — ответил скрипучий противный голос.
— Это было невинное дитя, гнилой ты ублюдок! — яростно крикнул Патаки и стукнул кулаком о стол.
— Невинное? — демон усмехнулся. — А что для тебя значит «Невинность», Густав? Наличие девственной плевы или светлой души? Ни то, ни другое недолго остаётся у человека.
— Не тебе рассуждать о светлой душе человека, Маммон.
— Как раз таки мне. Я не ангел, но душа человека — мой профиль. Невинность лишь глупое слово, за которое цепляется человек, чтобы скрыть все свои грехи перед другими. Никто не бывает невинным, Густав. Невинно лишь дитя, что вышло из чрева собственной матери, но лишь до того, как обретёт способность мыслить. Та девочка не была невинной. Ложь и жадность отравили её душу, я лишь ускорил процесс «гниения».
— Раз твой профиль души, то лезь туда, куда положено. К толстосумам, которые забыли о человечности, стали мясом, просящим денег. В той девочке не было даже одной сотой грешности, что есть в них.
— Грех — есть грех. И не тебе указывать мне, что делать, жалкий смертный! Думай, с кем разговариваешь!
— Я говорю лишь с кучкой гнили, что пахнет не лучше, чем те псы. Я одной молитвой могу заставить тебя плясать не хуже стриптизёрши в клубе! О невинности говорит не грех, а его количество. Не мы придумали грех!
— Ошибаешься, мы лишь дали толчок, а дальше ваши идеи. Грязнее последождевой лужи — лишь человеческая душа, пропитанная грехом. Как бы отчаянно банкир не молился, его душа тёмная, как ночное небо. Его руки пропитаны кровавыми путями, с помощью которых он добился должности. Его рот полон яда Лжи, которым он обрёл несметные богатства. Его глаза затуманены Тщеславием, а разум — Жадностью. И мы, подобно палачам, забираем эти души, потому что это наша работа. Так что, нет, Густав, мы лишь дали Огонь — а Кашу сварили вы. Нет грешнее существа, чем человек. Его грех начинается с первой Лжи, с первого Убийства. А малое количество греха в душе подобно той редкости, что ты увидел в глазах ребёнка.
    После этого подул ветер. Свеча перестала коптить, шагов не было, как и голоса. Как и присутствия. Густав снова был один. В тишине.