— Себя я не меняю, я лицо меняю и не для себя меняю, для него меняю, — и Баба махнула рукой куда-то в сторону города. — Мне-то всё равно…
— Как же может быть всё равно? — не поверила украшательница.
— А вот так. Живая — живу, и хватит с меня. С лица воды не пить, — угрюмо ответила Баба и слезла с высокого пня, служившего парикмахерским стулом. — С зеркалами не шибко дружу. Главное теперь — себя не испугаться в каком-нибудь случайном отражении, — и, посмотрев в зеркало внимательно, прибавила: — Ох же ж… Не забыть бы! Я — рыженькая…
— Бедняжка, — сказала соседке украшательница, когда Баба скрылась за дверью. — Нет жизни в ней, ей всё равно, потому с драконами и связалась. Видала, какой у неё ухажёр? Уродец двуглавый, да ещё и жирный. И сделал её похожей на одну из своих голов, рыжую. Фу, извращенец!
Соседка одобрительно закивала в ответ.
Неузнанной ходить по базару было спокойно. Баба напилась молока, взяла бубликов про запас и пошла обратно уже по дороге, открыто. От волос пахло какой-то химической дрянью, и голова чесалась жутко. Но что поделаешь: жертва конспирации принесена. Вернулась на поляну к продолжавшему полемику Юрию.
— Идея оставить здесь и не тащить Бабу вообще кажется мне более всего привлекательной, но тогда лекарям придётся передавать рецепт через третьи руки, а это смертельно опасно и для Сейла, и для Бабы, — убеждал прокурор, явно показывая, что разговор и не прекращался.