С пригорка она смотрела, как Дракона уложили на огромный деревянный помост, который для большого костра соорудили, укрыли тряпкой. Под помостом гора хвороста навалена. Вокруг охрана такая, словно не дракон там лежит, а кусок золота, утыканный бриллиантами.

Баба не вынесла, забылась, уснула под каким-то кустом, вздрогнула от дурного сна, очнулась, снова скиталась там, при свалке, будто брошенная собака. Подходила к охранникам, просила пустить «змейку поглядеть» — те ни в какую. Попробовала мусор рыть, ход сделать, старалась впустую. Руки лишь изранила об острые края и, что ещё хуже, выронила бутыль из пуза. Бутыль грохнула о камень, разбилась, и драконья жизнь утекла водой в мусорную кучу. Баба её в пригоршню только успела набрать, смотрела, как она сквозь пальцы сочится, да слезами горючими её разбавляла.

Эх, Баба, Баба! Что ж ты так? Он тебя спас тогда из-под коня, а ты его не смогла. Помойные коты истошно орали, вторя её переживаниям. Ей бы тоже сейчас вот так поорать по-настоящему, в голос, чтобы душу криком этим стошнило и освободилась она от своего ничтожества, да не выходит — спёрло горло. Села Баба у обочины, голову руками обхватила и стала сидеть. Больше ей теперь спешить некуда. 

Под утро, в тот самый ранний заветный час, заслышала Баба знакомый свист тюнингованных подкрылками драконьих крыльев. Косяком прилетели: и лекарь с ними, и юрист, и банкир, и даже Гоша зачем-то (эка важна птица — таксист). Явились, не запылились! Баба кинулась было к ним прорваться, но кордон не пустил. Драконы вокруг помоста потоптались с лапы на лапу, хороводы поводили, мордами покрутили и улетели тем же косяком, а Сейл остался лежать под тряпкой. Бросили сородичи! Она им с земли руками махала, кулаки показывала, но драконы, они такие: вперёд смотрят, а вниз не смотрят, если кого не выискивают.