— Дели, Дели, надо попить! Дели! Откройте глаза!
Баба приоткрыла глаза. Перед ней колба. Пахнет плесенью.
«Э-э-э, нет! Врёшь, не возьмёшь! Хочешь ты мне в лужу чёрной плесени налить, чтобы я, как Гоша, летать перестала. Не выйдет! Нет у меня железных подкрылков. Я лягушка натуральная, и не разживётся во мне чёрная плесень!»
— Дели! Надо выпить! Это лекарство. Надо! — говорил кто-то чужой, раздвигал ей губы, пытался лить плесень в рот.
Баба плевалась, сжимала зубы, отворачивалась.
— Вот что мне с ней делать? — истерично взвизгивал молодой эскулап. — Третью колбу плесени она выплюнула! Не умею я людей лечить! С драконами намного проще: сказал, надо — значит, надо! Может, ты попробуешь? — обращался он к Сейлу, сидящему чуть поодаль.
— Нет. Мне с ней не сдюжить. Если эта баба что-то решила, пусть и без сознания, хоть ей кол на голове теши! — отвечал Сейл.
Переехал он из своей персональной палаты в палату к Бабе неделю тому. Как слегла Дели в день операций и погребения, так больше не вставала. Горела вся, еле дышала. Даже ящур к ней не смог подступиться: вылезла пара пузырьков и сгорела сразу в её жаре. Пылала жарче, чем дракон огнём! Лекари говорили, застудила она нутро, лечили её плесенью, а Бабе плесень не нравилась. Стали котами лечить, пустили к ней парочку поприличней. Те принялись по Бабе лазать, топтать её и греть. Одними котами да живой водой и держалась!