Огромная, как на площади перед Правительственным домом, гильотина почти упиралась в потолок небольшой пещеры, в которую драконья лапа явно не ступала добрых пару десятилетий. Вся пещера вдоль и поперёк затянута была паутиной. Интерны вдруг начали громко ругаться: «Будь прокляты эти люди! Чтоб они котами подавились! Чтоб им всю жизнь чесаться и не мочь почесать!» Баба подумала, что-то не спорится, но, набрав в себя достаточно злости, интерны пыхнули в пещеру такими огненными струями, что вся паутина враз сгорела, а само помещение прошло нужную предоперационную дезинфекцию. Вот только Бабу они забыли предупредить, чтоб вышла. Лишилась она от их злости и бровей, и ресниц, и волос разом и приобрела несмываемый аромат палёной куры. Всю её рыжую «миловидность» враз стёрли. Хорошо, что мокрая от полётов над горами рубаха не вспыхнула, а лишь просохла. Баба не стала ругать их за бестолковость. Отрастут ресницы-то, а головы у драконов только в сказках отрастают!
Нож гильотины был покрыт рыжими пятнами ржавчины; верёвка, удерживающая его на высоте, обветшала от старости. Когда Баба проверяла пальцем остриё, нож сорвался и застрял на полпути. Хорошо руку успела отдёрнуть!
— Развалюха! — воскликнула Баба. — Нет ли другой, поновее?
— В основных операционных есть маленькие. Они в работе, исправные, но ими такой громадине как законник можно разве что палец раздробленный прооперировать. Голову — никак.