— Хорошо, — выдохнул Правитель и прикрыл глаза. — Устал… Забери завтрак. Мне больше не осилить. Ночью, похоже, снова вернулся сюда прежний Правитель. Измучил меня топотом. Грохотал так, что всё во мне дрожало. Не хочет он, чтобы я правил, — хочет меня изжить и сам править, вот и забирает у меня все силы. Где это видано, чтоб государством привидение правило? — голос его затихал, пока не стал еле слышен. — Как бы его отвадить сюда ходить?

Пасечник знал, что каждый раз в моменты слабости мерещится Великому его предшественник, к уходу которого в иные миры нынешний правитель приложил руку. С тех пор Самый боится приближать к управлению страной умных, сильных и талантливых в одной персоне, чтоб не постигла его та же учесть. Главная мерка допуска в управляющие — лизоблюдство, даже если мозгов чиновнику кот наплакал. И именно необходимость решать все проблемы за своих узколобых подчинённых приводит Правителя к измождению, слабости такой, что не пошевелиться, а не надуманное привидение. Пасечник и сам слышал прошлым вечером громкий топот, от которого аж стены дрожали. Кто-то живой и реальный каблуками стучал, но не хотелось советнику открывать Великому правды: пусть хоть в слабости за этим и без того излишне расчётливым человеком гонятся призраки. Голос Правителя совсем затих. Он погрузился в себя и снова отбыл из действительности в забытьё.

Пасечник взял ракушку с устрицей. Выдавил на неё сок из лимонной дольки. Зажмурился, приложил раковину к губам и быстро заглотил пряного моллюска. Он позавтракал ещё до утренней зорьки, и теперь можно было отведать и заморской дряни. Причмокивал языком, пока морской привкус ещё держался. Потом с удовольствием съел пару ложек икры, высыпал в рот всю землянику из чашки. Тщательно вытер руки о салфетку и вернулся к свиткам.