Это было бы интересно и празднично за счет лент и музыкальных композиций, за счет ароматов и яркостей в костюмах, но…
Это было мрачно! Артур часто смотрел на Моргану, на Уриена, на Гвиневру — на всех вокруг с тенью странной задумчивости, он пытался изображать ликование, но выходило у него очень плохо, потому что стоило ему на минуту отвлечься — тень печали ложилась на его лицо. Что до королевы, та едва не плакала. У нее в глазах блестели невыплаканные слезы, она улыбалась, но таинственно и лунно, не Артуру, а чему-то почти безумному…
Уриен тоже едва походил на живого человека — его мрачность отравляло и Лею, которая, вопреки всему, как служанка и ближайшая помощница королевы, должна была создавать атмосферу всеобщего веселья и танцевала, танцевала, танцевала…
У нее болели ноги, от неудобной, новой, но не разношенной обуви, ныла спина от въевшихся крючков на платье, в глазах было сухо и пустынно, во рту пересыхало, а в голове шумела боль, куда более страшная, чем все остальное, потому что, то была боль медленного осознания…
Женщины видят взгляды тех, кого любят сами! Женщины чувствуют вздохи! Лея видела, что Гвиневра не любит уже Артура так, как прежде, но до Гвиневры ей почти не было дела, она видела взгляд Уриена и видела то, чего не замечал больше никто.
Ланселот прятался ото всех в углу, он не хотел даже, казалось, бросить случайного взгляда на кого-нибудь из служанок или танцовщиц, в то время, как его фигура привлекала к себе внимание молоденьких женщин.
