Шуты не веселят. Бродячие актеры гримасничают, но на лице короля нет улыбки, нет искренности — он хмурится и все его веселье сводится к горячему и почему-то сегодня, особенно противному вину, которое Артур хлещет без перерыва. Не он один.

Моргана, облаченная в великолепное дорогое платье приглушенного «фландрийского» цвета, исполненное по ее фигуре, сидит по левую руку от него и также методично, также мрачно напивается. Она знала, что будет так, но почему-то продолжала надеяться, а может быть, верила в свое злословие? Или же рассчитывала провал Артура сделать своим триумфом? Когда никто из приглашенных на прием гостей Камелота не явился, за исключением проживающего в самом Камелоте герцога Кармелида и членов Совета, Артур, кажется, что-то понял, понял, что он ничего не значит для влиятельных родов и это больно ударило его. Он пытается изображать веселье, он приказывает музыкантам играть, а гостям веселиться, но, честное слово, лучше бы он пощадил и себя, и всех, и дозволил разойтись — искреннего теплого приема и ужина хватило бы с головою, чем с непотребным размахом пир, рассчитанный на многих и доступный лишь малому кругу. Малому кругу тех, кто пожелал этого пира.

Моргана пьёт. Ей обидно за Артура. Обидно за Камелот. И за себя, нелюбимую, но собственную, тоже обидно. Она выряжалась в это дорогое платье, которое заботливо подбирали по ее фигуре. Она допустила Октавию к своим волосам, дозволяя ей сделать роскошную прическу, готовая соответствовать статусу почтенной советницы и сводной сестры короля, она не имела никакой возможности продемонстрировать этот свой образ хоть кому-нибудь из тех, кого не видела и кого едва могла бы выносить, видя каждый день в Камелоте.