А Гвиневра осталась ни с чем. Ни с кем. Она не была нужна отцу. Почему-то сейчас это причинило ей больше боли, чем все его прежние оскорбления и все его прежние деяния, в которых он демонстрировал, что дочь для него — средство достижения цели, не больше.
-Дитя мое, — воззвала Агата, которая с ужасом следила за Гвиневрой. Сложив руки на толстом своем животе, — дитя!
-Да, агата, ты же хотела что-то сказать…- Гвиневра вспомнила об этом и попыталась улыбнуться, — я слушаю тебя!
-Дитя, ты так изменилась, — Агате тяжело давались слова, но она чувствовала, что должна была это сказать. — Я тревожусь за тебя. Потому что не узнаю больше той хрупкой девочки, которая разговаривала с птичками, которая собирала бабочек и босою бегала по изумрудной траве тайком от отца.
-Потому что отец твердил мне, что у меня ноги будут кривые, если я буду бегать босою, — промолвила Гвиневра странным голосом.
-Ты изменилась, — повторила Агата, — ты стала холодною, и мраморною… я боюсь за тебя, потому что помню солнечный свет в твоих глазах и теплые руки, сейчас — они холодны.
-В этом замке всегда холодно! — Гвиневра проглотила неприятный комок в горле и выдернула из горячих ладоней Агаты свои холодные руки, — всегда…холодно! Холодно в коридорах, холодно в постелях, в залах — везде, понимаешь?
-Дитя…- Агата попыталась взять королеву под руку, но потерпела неудачу.
-Хватит! — не выдержала Гвиневра и для верности даже отскочила от своей кормилицы, — я не дитя. Больше нет! Я жена короля Артура, я королева, дочь герцога Леодогана, а не твой ребенок! Не смей забываться!
