Хуже было только если Артур вдруг прозревал. Тогда он бросался в трезвость, в дела, и… суть его реформ, предложений и азарта, неутомимая жажда бурной деятельности вынуждала Моргану сделать брань еще одним языком. Персиваль вообще не подозревал, что ругаться можно…так! Отборная ругань обретала в устах Морганы смысл почти философский, перетекаемость же словоформ, образований, игры слов, метафор эпитетов, что невольно хотелось даже записать за нею…

-Она не повторилась еще ни разу, — тихо заметил Грегори в тот вечер, когда Артур, находясь в предпоследней степени нетрезвости, вырвал у одного из приглашенных бардов лютню, грубо впихнул ее в руки герцогу Боде, с трудом уговоренного Морганой на дипломатическую встречу, и пьяно проревел:

-Игра-ай!

Моргана, бледная, как смерть, появилась в роковую минуту в зале, чтобы перевести дух. Увидев же выходку своего сводного братца, фея не стала сдерживаться.

-Сейчас я тебе сама сыграю! – пообещала она, вырывая несчастную лютню у герцога, и далее последовал самый настоящий спич, в котором Моргана объясняла так, чтобы понял «даже такой тупоголовый ублюдок старого плешивого осла», каких сил ей стоило привести почтенного Боде в Камелот и что «своими павлиньими слабостями такое ничтожество и слабак, каким к несчастью является некоторое отродье последней коронованной сволочи» он ей не испортит триумфа.

Выражений вообще было много. Жестикуляции тоже хватило. Боде впечатлился.