Глава 19
Моргана быстро шла по коридору. Час был уже поздний, а после всех сегодняшних шумных событий хотелось только заползти подальше, в темноту и забыться крепким сном.
Нет, в приготовлениях к завтрашней свадьбе Моргана участие не принимала. Ей хватило четырех обрывочных фраз и двух красноречивых взглядов, которые целиком и полностью освободили ее от этого, поэтому шелест тканей, звон и обсуждения завтрашнего торжества шли мимо нее. Впрочем, фея поглядывала в сторону готовящегося торжества с усмешкой, но каким-то надрывным чувством ее душа все-таки тревожилась, ей нравилась эта предпраздничная суета. Доставали и начищали посуду, на кухне витали ароматы, от которых рот наполнялся слюной. Эта суета раздражала, эта суета веселила и наполняла сердце радостью.
Из чисто своего, женского любопытства, о котором Моргана не подозревала даже долгое время, фея поднялась к будущей королеве и застала ту в страшном волнении и щебете служанок. Агата – без труда угадывающаяся в толпе щуплой и тонкой молодости за счет более зрелого возраста и размеренности, правда, не щебетала и не хихикала, а лишь укладкою вытирала слезы, часто-часто моргала, глядя на свою воспитанницу, которая уже завтра должна была стать королевой.
А будущая королева – тонкое дитя, счастливо кружилось по комнате в многочисленных полупрозрачных и кружевных юбках, среди лент и словно бы уже приветствовала всей своею юностью счастье.
-Моргана! – Гвиневра бросилась на шею к означенной Моргане и расцеловала ее в обе щеки, феи попыталась было вывернуться, но не слишком настойчиво – радость Гвиневры была такой искренней и заразительной, что отвергать ее было бы кощунством.
-Готовитесь к свадебному торжеству, моя королева? – Моргана жестом велела Лее не подслушивать их разговор, а подвязывать наравне с другими служанками и Агатой к свадебному платью ленты.
-Ой, — будущая королева замялась, закраснелась, — да, знаешь, я так нервничаю.
Гвиневра доверительно взяла Моргану за локоть и отвела ее в сторону, в стороне же, делая страшные глаза, она шепотом сказала:
-Лея мне рассказала…ну, как нужно.
-А? – Моргана не сразу поняла, но, быстро осознав и вспомнив свою же просьбу к Лее поговорить с неопытной королевой о супружеском ложе, кивнула, — хорошо.
Она не знала, какой реакции ждет от нее Гвиневра, не аплодисментов же?!
-Только, — Гвиневра продолжала мяться, — он ведь король, он не станет смеяться над моею неопытностью?
Моргана выдержала трехсекундную паузу, внимательно глядя на Гвиневру и много было во взгляде феи, начиная от: «ой, да этот мальчишка на многое и неспособен» и, заканчивая: «я кастрирую его, если он посмеет хоть заикнуться о подобном», но вслух Моргана произнесла:
-Всему свое время, моя королева, опыт придет, придет понимание, не стоит переживать за это. Ты не первая, Гвиневра!
Гвиневра воспряла духом и закружилась по комнате, явно уже улетая мыслями в завтрашний день. А Моргана смотрела с мрачным предчувствием на это счастливое дитя, которое не ведало еще подлости жизни, и не было готово к ее уловкам. Дитя же жило словно бы одним счастьем…
До полудня.
Моргана усмехнулась в темноту коридора, вспоминая, как изменилось лицо Гвиневры, когда она встретила в саду подъехавшего Ланселота. Тот сказал, что ищет двор короля Артура и не солгал, и, конечно, он не мог помыслить о том, что перед ним стоит будущая жена короля.
Он не мог и подумать еще у ворот, что сейчас свершится, что он полюбит Гвиневру.
Моргана, честно говоря, предполагала только короткое влечение, страсть, но она проглядела самую настоящую любовь, ведь не одной Лилиан были известны предпочтения Ланселота в женщинах, которым так соответствовала юная Гвиневра.
Но Моргана пока и предположить не могла, что немного просчиталась, что в сердце юноши уже зажглось что-то, невиданное им прежде, что было же много хуже – вполне взаимное. Гвиневра не обладала даром сокрытия своих чувств и все, что было в ее душе, отражалось и на лице. Она покачнулась, встретив Ланселота, она побледнела, когда он заговорил…
Только слепец не заметил бы этого.
Только глупец упустил бы это из виду.
Мерлин не был глупцом. К зловещему триумфу Морганы, которая хоть и не осознала в полной мере всей степени торжества своего, друид присутствовал в саду, куда и прибило Ланселота ветром судьбы. Он видел встречу, юноши с Гвиневрой, слышал, как тот заявил о намерении своем стать рыцарем, как пылко заговорил он о красоте Гвиневры и умолял стать ее своей Дамой…
И как дрогнул голос будущей королевы – Мерлин тоже слышал, заметил дрожь в ее руках, которые она попыталась спрятать в складках мгновенно ставшего тесным платья. Она отказала ему в том, чтобы он назвал ее своей Дамой, но это решение заставило сердце порезаться первый раз в жизни о реальность, она сказала ему «нет», но ее глаза сказали «да».
Гвиневра мгновенно словно бы стала старше, мудрее и детская радость, непосредственность на какую-то долю оставила ее в эту минуту. Что-то в ней надломилось, в глубине глаз залегли бледные тени еще неосознанного, но уже предвидимого страдания.
С Ланселотом же было то же самое. Он был ловок с женщинами, но прежде не встречал ничего подобного, что прочел в глазах Гвиневры, не был прежде покорен силой ее тихого голоса и не был сражен тонкостью ее движений…
Гвиневра согласилась лишь провести Ланселота к Артуру, чтобы тот лично предстал перед тем, кому хотел служить, чьим рыцарем хотел бы быть, а Ланселот едва не выдал себя с головою в ту же минуту, но огромным усилием воли заставил себя вспомнить, что прибыл в Камелот по приказу Морганы и Мелеаганта.
Артур обрадовался добровольцу, Моргана, присутствовавшая при встрече своего друга со сводным братом дико нервничала, что Ланселот что-то не то скажет, или сделает, или выдаст их знакомство, но ничего не произошло. Его взгляд был устремлен либо в пол, либо на королеву…
Да, Моргана прочла в его взгляде много боли, когда Ланселот услышал, что эта женщина, которую встретил он на свою беду, будет уже завтра женою короля. Не меньше боли было и во взгляде Гвиневры…
И только Артур, вдохновленный потрясением Ланселота, как мальчишка, который хвастается дорогой игрушкой, пошел на очень жестокую казнь последнего сопротивления сердца и предложил Гвиневре посвятить собственной рукой Ланселота в рыцари, раз она его и привела…
Никогда Гвиневра не держала в руках ничего более тяжелого, чем тот меч, проклятый Экскалибур, легший однажды в руку Артура. Она со всею горячностью пыталась сосредоточить мысли на Артуре, на том, что завтра состоится ее свадьба и пыталась вернуть свои мысли к подготовленному для нее платью, но даже не вспомнила его расшивки и не смогла бы назвать, какая нить проложена по его шву.
Все для нее будто бы умерло и ослепло. Сильное чувство дало в ее молодую, неокрепшую кровь сильный яд и яд этот, буйством мыслей был записан в безрассудство, в волнение перед свадьбой, страх перед первой ночью с королем, но сердце уже знало ответ, и Гвиневра проклинала его, Ланселота, Артура, себя…
Еще никогда Ланселот не плевал всем своим чувством души на рыцарство. То, к чему он так стремился долгие годы, вдруг утратило для него блеск, превратившись в блеск в глазах будущей королевы. Она не могла принадлежать ему, и от этого горького дыма становилось душно. Змеиное чувство, незнакомое прежде уже посвященному рыцарю, поднимало свою уродливую голову и дико хотелось Ланселоту растерзать Артура за то, что он обладает тем, чего недостоин.
Гвиневра и Ланселот полюбили друг друга. Рано или поздно, их любовь станет опасна и тогда, либо Моргана использует их, чтобы совершить переворот, в пользу Мелеаганта и отнимет у Артура, а значит, и у Мерлина, его детище, либо Артур впадет в гнев и совершит что-то непоправимое, что изорвет его душу и Мерлин не сумеет помочь ему.
-А забавно вышло…- Уриен выскользнул из темноты коридора прямо перед носом у Морганы, та, испугавшись не на шутку, взвизгнула, инстинктивно вскинула руку с готовым сорваться с кончиков пальцев заклинанием и выругалась, узнав графа.
-Зачем ты так? – обозлилась она, — я могла и убить!
-Не убила же, — граф Мори равнодушно пожал плечами, — да и смерть, знаешь ли, это только пустяк. Хотя да, ты знаешь это лучше меня.
-Не пора ли тебе в постельку к Лее, граф? – голос Морганы сочился ядом, ревность и злость на свой же испуг превращали фею в худшего собеседника на свете.
-Не пора ли тебе в постельку к брату? – в тон ей отозвался деликатный Уриен.
Моргана вышла как раз к более освещенному куску коридора и, с гневом обернувшись, осеклась на полуслове, увидев покрасневшие глаза графа и его осунувшийся вид.
-Иди спать, Уриен, — предложила она уже устало – ругаться ей расхотелось.
-Удачно, говорю, вышло, — граф проигнорировал ее и стоял, слегка склонив голову набок, глядя на Моргану. – Ланселот прибыл в Камелот как раз перед свадьбой Артура и Гвиневры, влюбился в невесту короля, да еще и явно – взаимно. Я думаю, тебе нужно было велеть ему заявиться после свадьбы, чтобы Артуру было больнее…
-Я думаю, — Моргана зашипела, со страхом оглянувшись, — что тебе нужно закрыть свой рот! У стен есть уши и глаза.
Но по поводу замечания Уриена она ничего не сказала. Моргана не была зверем и прекрасно понимала, что должна из-за оставшегося всего в ее душе благородства, оставить Гвиневре шанс на отступление. Да, ей изначально не хотелось впутывать, по сути, ребенка, в разборки и сведение счетов, но пришлось! И все-таки, загнать Гвиневру в ловушку без права выхода, Моргана не посмела.
Если бы Гвиневра сейчас повинилась перед Артуром, закричала и зарыдала, что она любит Ланселота, если бы Ланселот осмелился бы рассказать ей о своих чувствах…
Все сложилось бы иначе. Но Моргана не хотела думать о том, что это невозможно, ведь тогда ее разум поймал бы уже ее в ловушку и показал бы, что все ее благородство, истерзанное и жалкое – мнимое!
Моргана знала, что Леодоган силой потащит дочь к алтарю, если та даже будет отбиваться и умолять ее оставить, шутка ли, возлюбленной какого-то, даже нетитулованного! – рыцаря. А сам Ланселот, по причине своей нетитулованности и смятения не посмеет спорить с королем за свою любовь, ведь понимает, что проиграет ему, что никогда не сможет дать Гвиневре всего, что хочет ей дать.
Моргана знала это и загоняла это знание глубоко в сознание, чтобы не мучиться, но облегчение не наступало. Стоило схлынуть зловещему триумфу, как осознание жгло ее совесть. Ей приходилось терзать друга, мальчишку на троне и совсем еще девочку! И все для того, чтобы страдал другой. Месть Морганы была жестокой для самой Морганы, но еще хуже она должна была ударить по Мерлину, но что стоит ее собственная мука для этой цели? лишь пустой звук! Моргана не может спать и жить спокойно, зная, что Мерлин…
То, что она успела сделать с Утером, лишь раззадорило и не принесло упоения для боли. Она травила его снами и кошмарами, приходила во снах, сводила в могилу и терзала, но это было терзание уже какого-то разом постаревшего и ослабевшего, жалкого человека. Он не походила на того злодея, из ее же детства. И Моргана сосредоточилась на Мерлине, перенеся свою ненависть на него.
-Что тебе нужно? – не выдержала Моргана, заметив, что Уриен продолжает также смотреть на нее, слегка склонив голову набок. – Я хочу спать, тебе тоже пора, завтра свадьба Артура, и я…
-Я не отдам тебя ему, — Уриен в два шага прошел расстояние, разделяющее его самого и Моргану.
Та даже отшатнуться не успела, как оказалась прижата спиною к стене.
-Что? – фея ошарашено взглянула на него, — Уриен, ты обознался! Я не Лея! Пусти меня, ненормальный!
Уриен не отпустил ее, кажется, ее нервность вообще не приносила ему ни ущерба, ни вреда. Она дергалась, пытаясь оттолкнуть его:
-Пусти! Иди к своей Лее, иди…
-Завтра я пойду к твоему брату, — Уриен перехватил ее руку и прижал к стене, — я упаду перед ним на колени и буду умолять его отдать мне тебя.
-Лея…- прошептала Моргана, — Лея тебя любит. Ты не можешь так с нею, и вообще…
-Отпусти! – Моргана повысила голос и ее расчет оправдался. Из-за поворота появился…Мерлин. Сложно было сказать, кого сейчас фея хотела видеть меньше, Уриена или Мерлина, но боль запульсировала в голове Морганы, когда она узнала в полумраке друида.
-Граф Мори, доброй ночи, — Мерлин не удивился открывшейся перед ним картине, — доброй ночи, леди Моргана, вы, кажется, просили, чтобы вас отпустили?
-Да дьявол! – прокомментировала Моргана, — Мерлин, у нас что, замок состоит из тебя и Артура? Кого-то более нормального не нашлось?
-Мне казалось, вы нуждаетесь в помощи, а я был поблизости, — друида не задевала ее колкость, словно бы он и не к такому уже привык. – Граф Мори, не могли бы вы отойти от Морганы, мне не очень хорошо видно ее лицо из-за вас, а это…отвлекает.
Граф Уриен покорился, но ему, казалось, уже и не нужно было слышать ответ Морганы. Он пожелал ровным и чужим голосом спокойной ночи Моргане и Мерлину, и не успела уже фея обрадоваться его уходу, как он обернулся и напомнил:
-Я завтра пойду к твоему брату.
Мерлин также проследил за его исчезновением, а после взглянул на затравленно вжавшуюся в стену Моргану:
-Благодарности не жду, но не откажусь от «спасибо».
-Гори в аду, — отозвалась спасенная и помрачнела еще больше, пытаясь представить себе, лицо Леи, когда она узнает о поступке Уриена.
-Дама вперед, — учтиво отозвался Мерлин, — вообще, я шел в свой кабинет…у меня плохой сон, и я некоторым образом справляюсь с этим.
-Так и скажи, что пьешь по ночам, алкоголик чертов, — усмехнулась Моргана, расправляя платье.
-Более того, ищу компанию, — улыбнулся друид, — ну? У тебя же тоже бессонница, я знаю. Рассвет уже скоро настанет, ложиться спать – еще большее издевательство над собою. Пойдем, расскажешь, как ты меня ненавидишь, за кубком отличного фландрийского!
Мерлин подал ей руку, и в его взоре блестело откровенное лукавство. Моргана пихнула друида локтем под ребро, тот охнул, и не удержался от проклятий, Моргана же вцепилась в рукав его мантии и в тон ответила:
-Детство мне испортил, титул и земли не защитил, на скитания обрек…ну, спаивай теперь, давай…друид.
***
Гвиневре не спалось. Она сидела на своей большой свежей постели, утопая в кружевных подушках и наволочках, и не могла заставить себя сомкнуть глаз. Луна освещала ее силуэт призрачным светом, отделяя уже сейчас ее от мира живых и падких на зов тела, существ. Гвиневре предстояло завтра уже стать королевою Камелота, женой Артура Пендрагона, но что-то терзало ее, что-то, имеющее облик светловолосого посвященного сегодня в рыцари, юношу. Он смотрел на нее так, как никто прежде не смотрел, он говорил с нею, словно каждое ее слово было для него священным, а его руки и плечи дрожали, когда она коснулась его мечом, посвящая в рыцари.
Гвиневре не спалось – сон оставил ее, как всегда оставляет невест перед днем свадьбы, предвещая конец свободной жизни. Но сегодня в этой бессоннице было что-то тянущее, режущее и выворачивающее душу для Гвиневры. Она пыталась представить, что скажет ее отец, если узнает о ее мыслях. Попыталась представить и содрогнулась от отвращения к себе самой.
Она – потомок древнего, хоть и вечно шутовского и несчастного рода Кармелид, она – невеста короля Пендрагона готова броситься за рыцарем без титула, земли и наследия! Что за ужасная сердечная блажь, что за странная дрожь сошла на нее проклятием, в чем провинилась эта девушка, что ее юное сердце отдано было на муки тяжелого выбора?
Если бы Ланселот (о, какой сладостью и щемящей болью одновременно отзывалось его имя!) сказал ей, что любит, коснулся бы ее тем словом, которое легко срывалось с губ многих других претендентов на ее руку, если бы… ах, если бы он сделал хоть что-то! Гвиневра боялась этого и ждала. Если бы он сотворил что-то, совершенно неразумное, она оставила бы сию же минуту и дом, и семью, и бросилась бы в бега по лугам, приняла бы роль крестьянки, да хоть кого бы и хуже, но осталась бы с ним! Но…он молчал. Гвиневра знала, что он смолчит и терзалась все же вопросом – за что он молчит?!
Гвиневра готова была отказаться в каком-то порыве от грозящей ей короны королевы, которая сейчас виделась ей терновым венком, лишь бы суметь коснуться Ланселота! Она предчувствовала, что если откажется от его любви, когда она будет предложена (если она будет предложена), то потеряет саму жизнь свою и обречет себя на пустыню, что будет сушить ее душу вечность.
Иногда Гвиневре хотелось думать, что ей показалось, во всем виноват страх и ее юность и неопытность и что нет ничего, что рвет ее сердце, но эти мысли отступали почти сразу, в отличие от другой, куда более едкой – мысли о том, что для Ланселота она безразлична…
Ланселот тоже не спал в своих новых покоях. Он стал рыцарем, но праздника не случилось. Он оставил Лилиан на растерзании любви принца де Горра, приехал сюда, как шпион и подлец и все растворилось перед ним, повергая его в пучину безысходной тоски после встречи с Гвиневрой. Судьба жестоко обходилась с юношей, и это было только началом! Он чувствовал, что погружается в темные воды всей своею душой и земля больше не принадлежит ему – оставался только бурный поток силы, который либо спасет, либо уничтожит его…
И, зная свою удачливость, Ланселот не сомневался в том, что спасение ему невозможно и все предопределено, оставалось лишь выбрать свою казнь и попытаться растянуть на жалкие мгновения жизнь. Своей единственной отрадою рыцарь видел теперь только смерть за нее.
Конечно, Ланселот не был глупцом. Ему не хватало образования, выдержки, но пытливый ум и наблюдательность от природы дали ему нечто, позволяющее видеть ситуацию чуть полнее, чем многим и многим, пусть даже образованным людям. Он понимал, что его появление и было для Гвиневры, своей битвой Моргана явно избирала любое поле, важное Артуру, и она разрушала его жизнь так, как хотела, а без сердечной привязанности такое падение для сводного брата, и, конечно же, Мерлина, было бы невозможным.
Ланселот не сомневался в том, что Гвиневра только приманка для него, что Моргана рассчитывает на его чувство, и пообещал себе, что не позволит Гвиневре пасть от интриг феи, хоть и злиться на Моргану не мог: она была его другом, и она привела в сердце Ланселота любовь, прежде неиспытанную им таким поглощающим все вокруг образом.
Разве можно было проклинать ее за это? Разве можно было ненавидеть ее за то одно лишь, что она дала ему смысл для выживания в пустынной серости и придала смерти оттенок сладостной горечи? Ланселот не собирался ее ненавидеть и теперь даже со всею горячностью души желал, чтобы Артур пал как можно скорее…
Главное, чтобы не пострадала Гвиневра, а кто сядет на престол Камелота – Мелеагант, саксонец, да хоть сама Моргана! – ему наплевать. Главное, чтобы не было Артура, главное, чтобы его не существовало больше, и если для этого понадобится перерезать ему горло, перегрызть ему вены – он сделает это! И пусть честь рыцаря окажется, запятнана – ему уже неважно.
Артур тоже не спал. Завтра…вернее, уже сегодня, ему предстояло жениться на красивой девушке и возлечь с нею…с нею настоящей, как подобает в первую ночь. И, видит небо, Артур пытался уверить сам себя, что это будет настоящая, полная светлых слез и добродетельного чувства, как и должно, быть между мужем и женой, но, дьявол! – Артур не хотел даже знать вкуса этого положенного и правильного. Моргана поразила его своей яростью и страстью, и даже мальчишке на престоле хватило ума понять, что с Гвиневрой будет не так.
Артур не спал, но очень хотел уснуть, и пытался уговорить себя самого, что это неважно, что все наладится, даже если с Гвиневрой будет не так, как с Морганой, это все приходящее и уходящее, что есть долг и божественное благословение, а вот…
Темная ночь (как волосы Морганы!) – уступала место светлой полоске бледного рассвета (как светлый лик Гвиневры вынуждал Моргану уйти в тени), а Артур все еще боролся с собою, пытаясь заверить себя самого, что его волнение обычно и нормально, но не выходило. Мальчишка на престоле! Не больше, чем насмешка Мерлина, что он мог, кроме как принятия еще плохо очевидного? Нет, он любил Гвиневру, а Моргана была ему сестрой, но Артур с удовольствием простился бы со всей своей кровью Пендрагона, чтобы Моргана была никем для него, ведь тогда он не узнал бы ее яда в своей крови, но и она не посмотрела бы тогда на него.
Осталась бы с каким-нибудь графом Уриеном… благо, тот увлекся Леей, видимо. Оказавшись умнее, чем Артур подумал о нем. Во всяком случае, Мори больше не пытается заговорить с ним о благословении для брака с Морганой и готов молчать дальше, ища утешения в объятиях Леи.
Впрочем, какое ему, Артуру, дело до того, с кем будет Моргана? Судьба сделала их родственниками по линии матери, значит, она все равно выйдет замуж и заживет своей жизнью, только, правда, когда король одобрит ее выбор, когда он решит, за кого ей выходить, с кем быть…
А король не мог решить. Он понимал, что все его мысли о Моргане порочны и жалки, что ему надлежит гореть за одни только помыслы и смуту желаний, но огонь уже не пугал его, ведь преисподняя кажется такой далекой в молодости лет, а вот перспектива замерзать и изображать равнодушие на протяжении многих лет, кажется куда страшнее…
Сама Моргана тоже не спала. Она увлеклась фландрийским и разговором с Мерлином. Они подчеркнуто вежливо общались о магии, книгах и крыли последними словами членов Совета, допустивших полное расхождение политики со здравым смыслом. Они испытывали странное единодушие, которое должно было оставить их с пробуждением трезвости и снова вернуться с хмелем.
Моргана по-прежнему желала Мерлину страданий, но поняла с удивлением, что как собеседник, он терпим. Она пообещала себе не привязываться к нему и просто развлекать себя его обществом в редкие минуты собственного одиночества, а вот Мерлин, уже видевший жизнь куда лучше феи, понимал, что это первый шаг к примирению. Хотя, если бы Мерлин умел бы смотреть дальше, чем на два-три шага, он бы еще много раз подумал о том, что гораздо страшнее оказалось примириться с Морганой, чем враждовать с нею.
Но Мерлин не занимался выяснением подобного вопроса и все, что оставил он в мыслях своих сейчас – это наслаждение редкой беседой на равных с Морганой. Мерлину нечасто везло поговорить с кем-то о магических аспектах и истории, о вопросах алхимии и гадания так, чтобы его речь не походила на монолог и заунывную лекцию, а чтобы и самому узнавать что-то новое. С Морганой такой разговор выходил. Она много путешествовала (вернее, скиталась), но ее знания складывались хоть и из обрывочных, порою, откровенно пробеловых фактов, но опыта у нее было больше, она видела некоторые вещи, о которых Мерлин даже не хотел думать. Да, магия бывает, ужасна, но она не становится от этого ничтожной. Величие бывает и в жестокости, а красота находится и в смерти, главное, отгородиться от человеческого, и прочувствовать!
И Лее не спалось в эту ночь… она знала, что заседание Уриена закончилось давно и смутно понимала, где он и с кем. Она понимала, что несмотря на всю его нежность, граф не будет с нею вечно, что Лея для него только повод и орудие мести его сумасшествию, но как ей хотелось верить в то, что Мори полюбит ее когда-нибудь! Можно ли было винить ее за надежду? Надежда отличала ее жизнь, но сейчас Лея хотела впиться зубами в подушку, чтобы заглушить подступающие рыдания…
Слуги готовились к завтрашнему торжеству, охрана бодрствовала, жители Камелота спали, чтобы начать новый, полный трудовых задач, день. И только один, наверное, человек в Камелоте спал чистым и невинным сном.
Кей не видел снов, он сладко сопел, погруженный в безмерную благодать сна, что доступна лишь младенцам и юродивым. Он спал, не размышляя о мести, любви и политике, не думал о том, что лучше и хуже для него – ведь его мир был проще простого, в нем существовало только хорошее и плохое…
Кей сладко спал, а над его душою витал еще незримый, еще пока бесплотный дух подступающей, торжествующей и коварной Смерти, она вдыхала запах жадно, пытаясь уловить момент, когда ее власть начнет крепнуть и она сможет приблизиться к нему еще и еще…и еще.