Тем временем Агата неосторожно заметила королеве:
-Дитя, вы росли на моих глазах, и я помню все, что было в вашей жизни, ваши слезы вы прятали в моем платье, и сейчас дозвольте мне сказать не как служанке, а как…кормилице, как матери.
-Что? — Гвиневра, проследившая за убежавшей Леей, не сразу даже сообразила, что это Агата там говорит, — да, говори, Агата, я просто хочу понять, почему я как в клетке, как в капкане, почему это со мною, почему? Почему моя жизнь складывается из клетки и золотых границ? Не делай того, Гвиневра, не ходи туда, Гвиневра! А еще: не люби, не живи, не дыши, не смейся, не ешь, не танцуй, не развлекайся, не забавляйся…ни-че-го. Мне нельзя ничего! Меня не пускают к делам. А та же Моргана… разве она проводит свою жизнь так, как я? Разве она занята одними молениями, чтением стихов, беседами с дамами и шитьем? Нет, вы не увидите Моргану за иголкою и пяльцами, нет, вы увидите ее в совете, среди мужчин! Или на конюшне, где она скачет не в дамском седле, а как мужчина! И еще…ей можно пить вино столько, сколько она хочет! А мне нельзя! Я должна сидеть только и улыбаться, сидеть и улыбаться… я — ничто, я просто дополнение к трону короля, которое даже к отцу не пускают слуги!
Ее раздражение, такое редкое, копившееся столько лет, прорывалось. Она поняла, что ничего не значит для мужа давно, но еще теплилась надежда! Но для отца…как легко он променял ее на свою любовницу, на эту дворовую девку, на эту…как ее там зовут? Гвиневра даже не смогла от ярости вспомнить имя девушки, так ее душила ненависть.
