-Прекрасно, — отозвалась Гвиневра, у которой кто-то…понятно, впрочем, даже кто, вырезал — медленно и с наслаждением сердце из груди. Она сохранила лицо…почти сохранила. Не выдала себя, лишь стиснула руку Леи, моля ее безмолвно и служанка поняла это и сумела, исхитрившись, избавить Гвиневру от неприятного придворного общества.

Вместе, в молчании, они честно шли к башне. Гвиневра беззвучно плакала, раз и навсегда выплакивая последние черты наивности и невинности собственной души. Она догадывалась! Догадывалась, чувствовала, что здесь не все чисто, что Моргана слишком красива, слишком много значит для Артура, но, чтобы настолько…

Как он посмел? Как посмела она? Сколько это длится? Кто еще в курсе, кроме нее, Леи и Мерлина? Лея больше всего на свете боялась, что Гвиневра узнает, что Лея была в курсе. Ее подавленный вид же королева принимала за шок и жалела всем сердцем переживающую девушку, но еще больше ей было жаль себя. Выходило, что об нее Артур — ее муж, тот, ради которого она не побоялась отказать хоть и поверженному, но все-таки, на минуту, опасному принцу де Горру, наплевал на нее? она, Гвиневра, жертвовала своей душой, жертвовала своей настоящей любовью к Ланселоту, боясь, что Артур не переживет это, боясь, что это оскорбит короля и королевскую честь.

А теперь Гвиневре думалось, что Артур переживет и переживет без особых терзаний. Так был ли смысл в ее ночных муках и полуночных бдениях? В выглядывании робкой минуты, чтобы иметь возможность хотя бы взглядом ласковым одарить Ланселота? Ланселота, для которого она бы и с жизнью рассталась? Артуру ее жертвенность не нужна. Она вообще никому не нужна.