-Народ любит чудовищ, но чудовища должны быть идейными.
А она получалась просто чудовищем, цепным псом, которому показывали, где ветка и звали принести, но Лея этой ветки не бросала…
Лея дала себе клятву сказать б этом Персивалю, сказать ему все. Но, глядя в его глаза, на то, как он нежно гладит шерстку Маоласа, пока тот обнюхивает его руку, на то, как он пытается быть нежным в своих поглаживаниях, несмотря на давно огрубевшие в тренировках пальцы, Лея поняла, что ему ее слова не принесут ничего, кроме страдания. Это ее кладбище. Это ее тайны. Он не отвернется от нее так, как отвернулся бы любой. Он будет ее любить и умирать. А это еще хуже. Лея решила, что будет нести этот крест, это кладбище в сердце своем до конца дней своих. Она запечатает свои тайны на живых губах, скрепит их поцелуем и сделает все, чтобы Персиваль был счастлив с нею. Он заслуживает счастья, а она — нет. Она даже попытается его полюбить, а если и не полюбит, сделает так, чтобы он не догадался.
Потому что если не Персиваль, если не кладбище в сердце и душе, никто уже не полюбит Леи. Она слишком себя замарала.
-Что такое? — испуганно спросил Персиваль, замечая, как долго молчит Лея. — Что ты хотела сказать?
-Я… — Лея почувствовала, как в горелее е стало сухо, словно в пустыне, о которой ей однажды рассказывал посол какой-то далекой восточной страны, прибывший ко двору де Горра, — я хочу ребенка.
