Сознание помутнело окончательно и что-то, что еще помогало держаться королю в здравости, совсем расступилось, позволяя безумству затопить ночь. Артур наклонился к ее рукам, языком провел по первой ране, слизывая с ее кожи кровь, обжигаясь от ее вкуса, и наслаждаясь этим обжигом.

Моргане поплохело. В ее животе что-то змеиное отозвалось. Она вспомнила себя пятилетней девочкой, с испугом увидевшей страшный кошмар, что преследовал ее всю жизнь… и в этом кошмаре проступило то, чего может быть, и не было. А, может быть, и было, но пропало, ушло в глубины…

Вспомнилось (или все-таки привиделось?) как не ее отец, чужак, спрятанный под личиной ее отца, режет нежную кожу на спине ее матери, зажав ей рот, а позже, как дикий зверь, как ненасытная тварь, явленная нечистым духом, припадает к тонкому и неглубокому порезу, и шумно облизывает белую кожу.

-Прочь, — Моргана вырывала руку Артура, попыталась закричать и поняла, что голос ее исчез, но на этот раз не из-за магии, а из-за волнения, охрип…

-Пошел прочь, — шепчет Моргана, отталкивая от себя перепачканное ее же кровью лицо Артура и тот, словно тоже приходит в себя, покорно поднимается, неуклюже вытирается рукавом, и даже не замечает, сколько еще крови осталось на его лице, что, вообще-то, странно — Моргане казалось, что порезы она оставила на себе неглубокие.

Артур не спорит. Он идет к дверям, не оглядываясь и только перед тем, как повернуть дверную ручку, заговаривает уже привычным тоном, в котором на самом дне есть что-то дрожащее: