Глава 27
«Надо встать, надо подняться, надо идти к королеве. Я не могу подвести ее, подвести Мелеаганта. И даже Моргану я подвести не могу. Я обещала быть служанкой королевы, я обещала…» — Лея не могла заставить себя встать, ведь встать с постели – означало пережить и оставить мысли о произошедшем с нею, переступить.
А если она переступит – она подведет черту к тому, что это действительно случилось с нею и ничего уже не изменить, а так, пока Лея лежит, у нее есть иллюзия того, что вот сейчас мир вернется в норму, стоит только…
«Я должна встать!» — Лея для верности даже провела ладонью по покрывалу, поражаясь тому, какое оно холодное, а может быть, это она горит?
«Я должна встать…я обещала Мелеаганту!» — Лея даже приподнимается с постели. Она действительно обещала принцу де Горру стать его слугою, его шпионом и пойдет до конца. Она обязана ему всем. Его найденыш, его спасенная танцовщица, она сделает все, пусть хоть все берега сгорят!
«Надо, Лея, надо…» — Лея обнимает себя за плечи, и почти сразу морщится от уже начинающих темнеть следов захвата – синяки точно будут, весьма красноречивые. Но она будет молчать. Она ни словом, ни жестом не выдаст того, что с нею произошло, ни взглядом на это не укажет. Ее уста – это кладбище тайн, а на кладбище положено царить тишине.
Это только ее кладбище! Только ее смерти таятся в сердце. Смерть чести, смерть воли, смерть любви – она потеряла любовь Уриена и, наверняка, потеряет и его расположение, потеряла защиту, потеряла все, кроме своего долга перед Мелеагантом. Она заплатит. Она встанет!
И Лея встает.
Ее слегка покачивает, но она не позволяет себе упасть и остается на ногах. Она быстро оправляет постель, чтобы никто не мог увидеть приступа ее слабости и затем, маленькими шажочками, морщась от причиненного дискомфорта, ступает в купальню.
В маленькой комнатке, темной и тесной, душной – она стягивает с себя испачканное и изувеченное платье и откидывает его в дальний угол, больше Лея не желает видеть его. Танцовщица берет губку, промачивает ее водою, и медленно начинает обтирать свое пострадавшее тело. Вода приносит некоторое облегчение, вода словно забирает грязь, которая оказалась в душе Леи. Вода позволяет забыться.
Лея закачивает обтирание, позволяет воде свободно стечь по ее телу и понимает, что даже не заметила – холодна вода или же горяча. Наверное, холодна. У нее нет служанок, кто же согреет ей воду? Но Лее все равно.
Тело горит, но уже не так сильно. Танцовщица обтирает себя удушливо-мягким шлейфом из масел, натирает розовой водою ступни – ей предстоит сегодня танцевать на пиру по возвращению Артура и никто не должен увидеть ее синяков. Затем служанка облачается в другое, более простое и более свободное платье, медленно, как медленны все ее движения, перевязывает платье широким поясом с расшитыми узорами и долго смотрит на себя в муть зеркала.
Если не знать, что произошло с нею, то никогда и не догадаешься. Она спокойна, она собрана и в зеркале видно, что даже движения ее медленны и плавны.
Лея встряхивает волосами прежде, чем расчесать их позволить свободно спуститься по плечам копной. Добавляет последние штрихи – подводит губы легкой краской, забеливает мертвенную бледность щек…
Вот и все. Никто ни о чем не знает. Моргана, конечно, поняла, но она не сможет, взглянув на Лею, что-то доказать. Никто уже не сможет. Лея запечатывает на кладбище тайн еще один секрет.
Запечатав и это в своем сердце, девушка выходит из своей комнаты – веселая и бодрая, как прежде, верная спутница королевы, с улыбкой, с лукавостью блеска в глазах…
***
Артур вернулся со своими и чужими людьми только к позднему вечеру. За это время настроение Морганы сменилось раз пять. Она то хотела его возвращения с целью порвать в клочья, то просто хотела ударить его головою об стол, то простить ему все и обнять, убедившись, что он в порядке…
Но Артур явился в таком помрачении, без музыки и триумфа, что Моргана озадачилась быстрее, чем поймала суть своего настроения.
-Что? Кто-то умер? – Мерлин оперся на посох, наблюдая за тем, как Артур слезает с лошади.
-Умер? – перепугалась Гвиневра и переглянулась с Леей.
-Нет, — успокоил их Артур, даже не взглянув. – Мы никого не нашли. Все границы чисты.
-Тоже мне…новость, — не удержалась Моргана и прикусила язык. Кроме нее, никто не знал, что пойманные лазутчики и лазутчиками-то не были, а лишь бежали, вернее, пытались убежать от какого-то внутреннего раскола, и, если можно было бы обратить этот раскол на пользу Камелоту и разогнать все саксонские племена навсегда, то…
То это укрепило бы влияние Артура, отметило бы власть бастарда победой и не сыграло бы на руку Моргане, точнее, Мелеаганту больше, чем ей, но все-таки и фея не желала укрепления власти короля.
Но Артур не уловил за ее словами ничего глубоко. Он решил, что она просто, в привычной манере своей, издевается над ним и только взглянул на нее.
Прошли в залы. Там уже сновали слуги, разнося напитки и угощения. Моргана села рядом с Ланселотом и Уриеном, которые сели в одной стороне, и коротко выспросила у них, как все прошло. Оказалось, что особенного нечего и рассказать. Проехали по границе, но не нашли ни одного свидетеля, ни одного даже подозрительного лица, вот король и помрачнел, понимая, что просто так проехал по своему королевству в полном боевом духе и облачении. Слава не встречала Артура, и он злился на это.
-Будет и в нашем королевстве нашествие, – тихо промолвила Моргана и Уриен засмеялся, как бы между прочим придвигаясь к ней. Ланселота страшно увлекли в этот момент препирательства Гавейна и Кея. Гавейн протестовал, не позволяя Кею исполнить сочиненную им песенку, а Кей кричал, что он королевский родич и Гавейн обязан ему подчиняться.
-Я тебе не раб! – раздражался Гавейн, а Кей обиженно пытался отобрать у него свои гусли.
-Отдай, плохой, Гавейн, плохой! – ныл Кей, и его нытье становилось все громче и все сильнее раздражало Артура и наводило его на мрачные мысли.
-К слову, — громко заметил Мерлин, решив, что общество герцога Кармелида за одним столом (даром, что герцог пытался казаться незамеченным настолько, что Артур его и не увидел), — Леодоган Кармелид сегодня вернулся к нам.
Артур с удивлением проследил за рукой Мерлина и увидел герцога. Он хоть и был отцом его жены, хоть и позволял себе сидеть рядом с нею, но он очень сильно действовал по нервам Артура и король не понимал сам, почему его так раздражает этот человек, но он раздражал его.
Кармелид, смущенный неожиданным вниманием, поднялся, поклонился, приветствуя короля, тот же, ответно лишь слегка склонил голову набок, демонстрируя свое легкое пренебрежение к его персоне.
-Более того, — не унимался Мерлин, желающий разгадать одну загадку, — герцог явился свататься.
-Хорошо, — мрачно отозвался король и попытался улыбнуться, — говорите, герцог!
-Я хотел бы поговорить об этом с вами наедине, — герцог демонстративно взглянул в сторону Кея и Гавейна, все еще препирающихся из-за лютни и песенки, и это сильно задело Артура.
-Говорите здесь, — призвал он, — мы все вас слушаем, герцог.
-Отец? – Гвиневра тихо коснулась его руки, пытаясь угадать, что он задумал, но Кармелид спихнул ее руку в сторону и кивнул, примиряясь с решением короля.
-Я скажу здесь, мой король! – Кармелид торжественно обвел взглядом залу, и его взор остановился на троице, примостившейся на одной из сторон стола: Ланселот, Моргана и Уриен. Ланселот под его взглядом повернулся к Моргане, уже догадываясь о чем-то, Уриен же напряженно выжидал, но его взгляд не предвещал ничего хорошего для герцога.
-Я явился свататься, мой король! – Леодоган вышел из-за стола и прошел к Моргане, глядя на нее с такой приторностью чувств, что Уриен невольно представил, как мозг герцога растекается по столешнице. – Я полюбил, мой король, мой благодетель, муж моей дочери! И объектом моей любви стала ваша сестра!
Моргана икнула. Ланселот очень красноречиво взглянул на нее. Уриен же просто побелел от злости, а по залу прошел шепоток. Даже Кей вдруг выпустил свои гусли и открыл рот. Что до Артура, то тот мрачно сверлил взглядом герцога, но молчал, и молчание это было зловещим.
-Я грешен, мой король! Грешен перед богом и перед этой женщиной, — Леодоган простер одну руку к королю, другую – к Моргане. – Я соблазнил ее…
-Хотел бы я на это посмотреть! – не выдержал Уриен, вставая из-за стола. Моргана поспешно схватилась за его руку, умоляя сесть на место.
-Отец! – ахнула Гвиневру в испуге и ее кормилица – Агата, тенью вынырнула из-за стола и обняла воспитанницу, что-то зашептала ей на ухо.
-Я соблазнил ее, увы, — Леодоган сокрушенно покачал головой.
-Поделись методом! – не выдержал Персиваль. – Поделись, друг, нам всем интересно!
-Но, мой король, я знаю, что у Морганы под сердцем дитя и это мой ребенок, — Леодоган опустился на колени перед королем. – Дозволь мне жениться на этой женщине, дозволь ее любить…
Наверное, он хотел сказать еще очень многое, но Артура почти сбросило силой гнева и злости с трона. Он вскочил так резко, что Леодоган понял, что никакого положительного ответа он не получит.
-Слушай сюда, старая ты дрянь! – заорал король, теряя всяческий контроль над собою, — если ты еще раз откроешь свой гнилой рот и посмеешь…
-Артур! Умоляю! – Гвиневра вырвалась из рук кормилицы и бросилась на колени перед королем, закрывая отца, как могла. Ее трясло от страха и слез, — мой король, мой муж, мой любимый…
Она плакала, боясь за отца, и, кажется, не отдавала отчета в том, что говорит и как. Она испачкала платье о грязный пол зала и не заметила это, слезы катились по бледным щекам, измученным бессонницей, но и до этого ей не было особенного дела.
-Ваше величество! – Ланселот порывисто рванулся было поднять ее, ему было больно смотреть на эту картину, но его вопль потонул в общедвором шуме, пересмешках и шепоте, проскользнувшем по зале. Да и движением его, намерение, опередила Лея, вынырнув из толпы, и, ящерицей скользнув к Гвиневре, она силой заставила ее встать и отвела в сторону.
Это, казалось, Артура смягчило. Он вздохнул, провожая ее взглядом, и с ненавистью обернулся к Кармелиду:
-Ради твоей дочери и моей жены, моей королевы, я сохраняю тебе жизнь, Леодоган, но если ты посмеешь еще раз порочить мою сестру своими рассказами, требовать ее руки и любви столь нагло, я велю разорвать твое тело ржавыми крючьями. Убирайся!
Леодогана подняли. Гавейн сильной рукой помог ему встать и позволил опереться на себя.
-Я только хотел, чтобы ребенок рос в любящей семье! – прослезился Кармелид. Но Гавейн почти вышвырнул его из залы.
-Это мой ребенок! – слова Артура резанули по нежному сердцу королевы и душе двора. Возглас всеобщего изумления пронесся по стенам. Артур же, осознав свое слово, решил выкрутиться:
-Я король. Моргана – моя сестра и моя подданная. Все мои поданные – мои дети. Все дети моих детей – мои дети! – Артур торжествующе обвел взглядом залу и впился в каждое лицо взором, надеясь увидеть новый повод для ярости, но все либо молчали, либо прятали глаза. Кое-кто догадывался, кое-кто гнал от себя мысли…
-Жена моя, — Артур бросился к Гвиневре, — тебя напугали?
Его рука коснулась ее лица, он провел пальцами по ее щеке, лаская.
-Бедная моя…- тихо промолвил Артур и мало кто мог понять, сколько, на самом деле, было сочувствия в его голосе. – Не бойся, я тебя не обижу.
-Королева устала, — сориентировалась Агата, заметив, что Лея бездействует. – Я отведу ее, вы не против?
-Как я могу быть против? – весело хохотнул Артур. Его глаза опасно блестели, но он галантно поцеловал Гвиневре дрожащую руку, — ступай, любовь моя!
Артур распрямился и понял, что место между Уриеном и Ланселотом опустело. Уриен встретил взгляд Артура надменно и мрачно, показывая всем своим видом, что не намерен объявлять ему, когда и почему ушла уязвленная и явно униженная Моргана. Ланселот же поспешно отвернулся – у него не было такого злобного взгляда, не появился…
Пиршество продолжило свой путь, но сравнивалось, по мнению Мерлина, с бродячим цирком, который приехал выступать на кладбище.
***
Внутри Артура вся душа горела яростью. Кармелид совершил очень опрометчивый и дерзкий поступок, на глазах у всех объявил Моргану соблазненной им, и потребовал ее руки! Как он посмел посягнуть на его сестру? На его Моргану? И тут, по мнению Артура, было важно не «на Морган», а на «его».
Да, Артур уже считал Моргану своей. Она могла ненавидеть его, проклинать и мстить, но в этой форме Артур увидел извращенную форму любви. Король все еще помнил, как она прижалась к нему, как не сопротивлялось ее тело, когда он желал получить ее поцелуй. Фея боялась осуждения, любви, и облекала ее в ненависть.
-Чтобы я не догадался, — мрачно усмехнулся Артур и подмигнул своему отражению в зеркале.
Но он понял. Понял, как бьется ее сердце, понял, какая в ней зреет жизнь и впервые, коснувшись ее живота, понял, что ребенок в ее чреве – плод их любви. Волчьей любви.
Она не сдастся ему по доброй воле. Он не примет ее по ней же, но существовать друг без друга… невозможно. Пусть косятся, пусть шепчутся, он не отпустит Моргану, не отдаст ее никому…
Но смеет ли он так? Он не сможет дать ей той любви, какую она заслуживает, потому что уже женат на Гвиневре. Ах, если бы Моргана пришла бы раньше, если бы…
-Гвиневра! – Артур ошарашено взглянул на свое отражение в зеркале, как он мог забыть про нее? Как он мог не зайти к ней снова, хоть и знал, как тяжело дался ей сегодняшний вечер. Нужно избавиться от слухов, которые поползут, нужно обелить свое имя и имя Морганы.
А куда ей деться, когда она не сможет скрывать свой живот? Нужно отправить ее в Корнуэл, вернуть ей эти земли и приказать вернуться, и тогда он сам может ездить к ней и смотреть за тем, как растет его сын! И никто не посмеет тогда упрекнуть его в том, что…
Упрекнуть можно – доказать нельзя. Артур расслабленно улыбнулся, и слегка пригладил волосы. К Гвиневре нужно идти королем, нужно, чтобы она не боялась за отца, но чтобы знала, что он, Артур, не шутит! И спуску не даст.
А вообще, по-хорошему, Гвиневре бы откормиться, окрепнуть и родить бы ему наследника. Законного. Тогда никто не станет говорить, что у Пендрагонов плодить бастардов в крови.
Нужно определенно с ней об этом поговорить. Артур кивнул своим мыслям и спешно покинул свои покои, направляясь к Гвиневре.
Как это было иронично, нелепо, смешно и безрассудно. В минуту, когда он так спешил к жене, решиться срезать через галерею, которой он обычно не ходил и наткнуться в этой самой галерее на Моргану.
-А…- Артур растерялся и моргнул, — ты?
Она обернулась на его голос, отвернулась от окна, у которого стояла, и Артур заметил, как блеснули дорожки слез на ее лице. Но прежде, однако, чем король решил проявить участие, Моргана уже рванулась к нему и со всего размаха отвесила ему звонкую оплеуху.
-Ненавижу! – прошипела она и кулаками принялась наносить удары по всему телу Артура, куда попадала. Нельзя было сказать, что била она со всей силы, но удары были ощутимыми даже через одежду, особенно больно попадала она по животу – каждый раз у Артура спирало дыхание.
-Ах…за что, хватит! – Артур растерянно закрывался руками от взбесившейся сестры своей. Но она умудрялась атаковать и попадать по нему снова и снова.
-Подлец! Подонок! Ублюдок! Свинодой…
Она не забывала об оскорблениях, и, хотя, Артуру было очень интересно узнать, что за «свинодой», он не решился. Устав от ее воплей, и решив, что хватит позволять ей гнев, Артур умудрился перехватить ей руку и заломить за спину. Она не заверещала, но продолжила лягаться ногами, пытаясь пнуть его острым каблуком, куда придется. Артур с мучительным усилием смог вдавить ее в стену и воспоминание о Леи коснулось его. Также он вдавил и ее, но она не ожидала нападения и потому сдалась куда быстрее, а Моргана…
Она продолжала оскорблять его и даже плюнула в него, но Артур только утер лицо от ее слюны и сильнее вдавил тело Морганы в стену. Она тяжело задышала, поддаваясь усталости. Артур выждал для верности еще пару минут и отпустил ее – фея сползла в бессилии на пол, помедлив немного, и король сел рядом.
-Успокоилась? – спросил Артур, поправляя выбившиеся ее волосы.
-Пошел ты! – прорычала она и отдернулась, но Артур сумел удержать ее на месте. – Ублюдок!
-Я это слышал, — кивнул Артур, — ты из-за Кармелида так расстроилась?
-Из-за позора и унижения, впрочем, ты тоже хорош! – отозвалась Моргана злобно. Она походила на маленькую девочку. Которой, наверное, и оставалась…
-А ты? – грубо спросил Артур. – Флиртовала с Кармелидом, чтобы добиться моей ревности? Или даже разделила с ним ложе?
-Чего-о? – у Морганы даже ярость из голоса ушла, уступив изумлению. – А…что?
-Я понял, — грубо подтвердил Артур, — ты хотела, чтобы я взбесился…я взбесился, Моргана.
-Зачем мне это? – Моргана все еще не могла прийти в себя от шока. – Ты мой, прости, господи, брат, а не…
-Мы оба знаем, что это не так, — Артур схватил ее за локоть, — мы оба знаем, что хотим одного!
-Ты спятил! – Моргана растерянно врывала свою руку из его руки. – Ты…
-А ты7 – усмехнулся Артур. – не спятила?
-Я пошла спать! – Моргана грубо вырвала свою ладонь из руки Артура и, быстрее, чем он мог бы ее остановить, выскользнула в галерею, но он за нею и не погнался, зная, что это не нужно. Он уже понял, что нужно доказать ей кое-что, сломать ее сопротивление, чтобы она поняла то, что с ужасом уже понял он…
Но как сломать ее сопротивление ненадолго? Как лишить ее возможности отбиться от его рук и поцелуев, если ее упрямство не знает границ?
-Гвиневра…- снова вспомнил Артур и поднялся с пола, преисполненный самого чистого намерения идти к ней.
***
Гвиневра не сразу успокоилась. Понадобилось примерно пятнадцать минут теплых объятий Агаты, искренних возмущений Леи и два кубка со сладким вином, чтобы Гвиневра, наконец, смирилась с мыслью о произошедшем и успокоилась на счет отца. Артур был отходчив – это она понимала, Леодогану ничего не грозит, ему просто нужно некоторое время не напоминать о себе и король, ее муж, ее дорогой супруг, милостиво простит его.
Но что-то внутри Гвиневры буйствовало, возмущалось и…
Неожиданный стук в двери заставил ее собраться. Лея бросила взгляд на Гвиневру, ожидая ответа.
-Если это Артур – я легла в постель, — прошептала Гвиневра, до жути боявшаяся, что ее дорогой супруг решится прийти именно сегодня.
Это оказался не Артур. Ланселот. Собственной персоной. Он стоял, держа в руках с особенным почтением небольшую коробочку. Гвиневра чуть не лишилась чувств и разом все горести и печали вырвала любовь из ее сердца.
-Лан…Ланселот? – она с трудом заставила себя вспомнить, что она королева и ей не надлежит радоваться каждому рыцарю, постучавшему в ее покои, напротив, нужно с наибольшей надменностью вопросить, что ему нужно и как посмел он…
Но как посмел он?! Явиться в место, священную спальню королевы, без ее на то приглашения. Какая сила призвала его сюда, позволила эту дерзость? Да будет та сила благословенна!
-Моя королева, — Ланселот смотрел лишь на нее и его голос срывался от нервного напряжения, которого он опасался и которое желал больше всего на свете. С каким удовольствием было произнесено «моя» и с какой печалью «королева»! – Я пришел по поручению Морганы. Она передает вам угощение.
И Ланселот протянул коробочку ЕЙ. Конечно, ничего из этого не было правдой, Ланселот все выдумал, но, пользуясь близостью и дружеской силой с Морганой, он считал, что может без опасения позволить себе эту ложь. Она подтвердит. Она не выдаст! Да и что значит его маленькая, глупая ложь, если он может смотреть на нее?
Ланселот протягивал коробочку, и рука Агаты протянула к этой же коробочке свои руки, рассчитывая принять (не станет же королева, в самом деле, брать угощение из рук рыцаря, даже если рыцарь этот послан сводной сестрой короля?), и нахмурилась…
Стала. Королева лично протянула свою бледную тонкую руку, приняла… и ее ладонь чуть дольше, чем нужно было это, задержалась на руке Ланселота, касаясь, запоминая его кожу. Что же до самого Ланселота, то он обладал умением мастера меча, но все усилия его, направленные на выработку твердости движения, пошли прахом, стоило ей коснуться его руки.
Сколько они так простояли? Ничтожно мало, но неприлично много для простого рыцаря и королевы. Лея все понимала. Агата все поняла. Они не мешали, но лица их выражали разные чувства. Лея была скорее рада и встревожена, предполагая, чем кончиться, может эта интрижка, а Агата боролась со слезами умиления, восторга и страха. И страх тот был чистым, не за себя саму, а за Гвиневру, за ее, ставшее более чем родным, дитя.
Тяжелее всего вышло им прощаться. Оба чувствовали, что поняли друг друга без слов, и прощание было еще тяжелее от этого. Дрогнул хрусталь в душах, запела, обрываясь, серебряная струна сердца и впилась, проклятая, оборванным краем в нежную плоть сердца.
Закрылась дверь, а на деле – закрылся будто бы мир.
Дрожащими руками Гвиневра, всегда ограниченная в сладостях и удовольствиях, распаковала коробку, словно так продляя волшебство мгновения, когда он предстал, наконец, перед нею…
В коробочке лежала золотистая бумага, а на ней аккуратно расставлено было лакомство – изготовленные из нежнейшего, тающего во рту теста, корзиночки, наполненные легким сливочным кремом и пропиткой из кленового сиропа. Крем красиво укладывался, создавая дополнительную красоту, а для украшения крем посыпали россыпью дробленых лесных орехов. И само это великолепие так было пропитано свежестью, а нежный крем так просился в рот, и предвещал тянущую сливочную легкость, да и пахло все это настолько великолепно ванилью и корицей, что Гвиневра, воспитанная в строгости Кармелида, даже не попыталась сопротивляться. Это был его дар. Пусть его послала Моргана – это его дар.
Она взяла одну корзиночку и протянула коробочку Лее и Агате, приглашая и их угоститься. Агата вежливо отказалась, а Лея не устояла перед слегка дрожащим легким кремом…