— Джейн! — проговорил  возбужденно  я — Джейн!

— Тише, любимый  мой  Володенька — пролепетала  снова  Джейн, прижимаясь своей  девичьей  миленькой  загорелой  щечкой  к  моей  щеке — Тише. Я  все вижу  и  слышу. Сейчас  подплывем  к  лестнице. Потерпи  и  молчи, молю  тебя. Только  молчи, ради  Бога, молчи, любимый.

  Джейн  потащила  меня, работая  ластами  к  корме, вдоль  левого  борта Арабеллы. Плывя  задом, почти  на  спине. И  барахтая  там  подо  мной ластами. И  своими  полненькими  девичьими  красивыми  ногами. Она, держа меня  и  мою  мокрую  от  воды  выгоревшую  на  ярком  солнце  русыми волосами  голову  на  своей  нежной  полной  груди. Такой, безумно  красивой  с  торчащими  черными  сосками  под  прорезиненной  тканью  легкого гидрокостюма. Женской  трепетной  пышущей  жаром  любви  груди. Любящей меня  груди. И  я  чувствовал  ее  тяжелое  напряженное  девичье  дыхание.

  Такое  же, когда  мы  занимались  с  моей  малышкой  Джейн  страстной любовью. Это  теперь, такое  же, тяжелое  усталое, словно, любовное  ее  снова, дыхание. Дыхание  исцелованной  и  искусанной  груди  моей  латиноамериканки, мною  обласканной, моими  губами  русского  моряка.

  Я  сейчас, почему-то, вдруг  вспомнил, как  мы  с  Джейн  купались  вдвоем там  на  тех  островах  с  белым  коралловым  песком. И  как  занимались любовью  в  том  пальмовом  рыбацком  домике. Вспомнил  ее  стоящую  в  том  белом  еще, тогда  купальнике  на  нашей  яхте, когда  я  еще не  был  так близок  с  ней  со  своей  красавицей  Джейн. Вдруг  вспомнил  нашу  беседу  в  главной  каюте  Арабеллы  наедине  и  вместе  с  Дэниелом. Вспомнил  бокалы горячительного  французского  дорого  вина  в  руке  моей  Джейн. И  того тунца  под  ножом  Дэниела. И  нашу  с  ним, тоже  беседу. И  первую  пьянку на  яхте. И  опять  вспомнил  мою  Джейн, стоящую  там  перед  нами. И  предлагающую  искупаться  в  песчаной  ночной  лагуне. И  я  очнулся. Джейн трясла  лихорадочно  меня.