Джейн  перевернулась  в  последнем  своем  рывке, и  на  ощупь  смогла перехватиться  за  леерное  ограждение  правой  в  ссадинах  и  синяках загоревшей  до  черноты, как  и  все  ее  тело, голой  рукой. Положив  на  меня  свое  девичье  молодое  раненое  тело. Уткнувшись, торчащими  сквозь  мокрый  тонкий  цветной  полосатый  лифчик  купальника  груди  сосками  в  мою  мужскую грудь.

  Она, подняла  с  трудом  надо  мной  свою  чернявую  с  растрепанными  мокрыми, перепутанными  сосульками  волосами  миленькую  девичью  головку. Накрыв  свисающими  длинными  своими  мокрыми  и  слипшимися,  вьющимися, словно  черные  морские  змеи  в  морской  холодной  штормовой  воде  волосами  мне  все  мое  лицо.

   Опустила  свою  искалеченную  и  отекшую  в  синяках  девичью  головку  к моему  мокрому  в  воде  лицу. Уткнувшись  миленьким  маленьким  своим  Джейн  носиком  мне  в  правую  щеку.

  И, снова  впилась  как  пиявка  своими  обескровленными  немеющими  уже  бесцветными, как  и  у  меня, губами  в  мои  мокрые  от  соленой  штормовой  воды  губы. Обняв  из  последних  сил, левой, мокрой  голой  рукой  меня  за  мою  шею. Обвив  бесчувственной  уже  рукой  вокруг  воротника  моего гидрокостюма. И  прижав  мою  голову  к  ее  запястью. Холодному  как  лед  голой  малоподвижной   и  слабой  девичьей  руки.

  Вцепившись, словно  в  порыве  последней  страстной  любви. В  мои  на  голове  сжатыми  в  мертвой  хватке  любовницы  ее  пальчиками  мокрые русые  выгоревшие  на  солнце  волосы. И  прижимая  мою  голову  к  своему девичьему  лицу. Не  отпуская  уже  меня. Прижавшись  всем  своим истерзанным, в  истерзанном  гидрокостюме  девичьим  телом  к  телу  своего  тоже  умирающего  в  Тихом  океане  любовника. Словно, снова  защищая  меня. Защищая  от  безумной  неуправляемой  и  все  пожирающей  штормовой  стихии. Закрыв  свои  черные, как  беззвездная  темная  ночь  красивые, полные  преданной  неразделенной  любви  и  печали  глаза. Она, только  шептала, мне  тогда, оторвавшись  от  поцелуя — Любимый, любимый.