— Не  пущу, Володенька — уже  тише, глубоко  и  часто  страстно  дыша, прерывисто. Словно, задыхаясь, повторила  она  опять  по-русски — Любимый мой — проговорила  она, страстно  целуя  меня  в  диком  неистовстве  любви, дальше  уже, по-своему на  английском — Ты  один  остался  у  меня. Один. И  я не  отпущу  тебя  туда. Я  знаю, ты  решил  искупить  свою  вину  передо  мной. И  решил  поплыть  за  этими  чертовыми  ящиками. Но, я  не  пущу  тебя  из-за моей  обреченной  и  неразделенной  к  тебе  любви. Я  люблю  тебя, Володя.

  Люблю, и  не  пущу  одного  туда. Не  пущу  на  еще  одну  смерть. Хватит  мне и  одной  смерти  Дэни.

  Она  повисла, подгибая  свои  красивые  крутыми  бедрами  и  полными икрами  девичьи  загорелые  до  черноты ноги. Выгибаясь  в  гибкой  узкой девичьей  спине  на  моей  шее. Как  дикая  черная  кошка. И  тянула  на  палубу — Любимый  мой, Володенька — Джейн  дышала  как  ненормальная, и произносила  по-русски.

  Я  не  знаю, что  с ней происходило. Она, то, по-русски, то, по-своему, лихорадочно, говорила. Балаболя, любовные  слова  и  желания  быть  всегда любимой. Эта  красивая  до  безумия  молодая  двадцатидевятилетняя латиноамериканка, почти  как  русская  уже  безумно  влюбленная  женщина полушепотом  слова  о  любви, уговаривая  меня  остаться  с  ней.

— Не  пущу, тебя, ради  нашего  будущего  ребенка — произнесла  внезапно  мне она, страстно целуя  мое, снова  лицо, заросшее, снова, свежей  мужской щетиной. И  эти  слова  прожгли  меня  насквозь.