— Не  говори, так, любимая — произнес  я  ей, прижавшись  колючей  небритой щекой  к  ее  девичьей  щеке — Не говори  так, слышишь  меня. Не  говори. Я буду  до  конца  с  тобой. Я  умру  сам  ради  тебя, любимая  моя.

  Я  прижимал  любимую, захватив  правую  под  лобком  и  влагалищем  в гидрокостюме  ее  неподвижную  правую  ногу  своей  правой  рукой, и прижимая  к  себе  в  бешенной  штормовой  качке.

  А, она  уже  практически  не  держалась. И, почти  не  шевелилась, лежа  на моей  груди  спиной. Бессознательно, запрокинув  мне  на  левое  плечо  свою черноволосую, слипшуюся  сосульками  длинных  вьющихся  змеящихся  мокрыми  локонами  волос  девичью  головку.

  Она  помню, повернув  свою  ту  чернявую   девичью  головку, застонала  еле  слышно. Прижалась  разбитыми  в  кровь  губками  к  моим. Посмотрела  на меня  черными, как  ночь  печалью  наполненными  неразделенной  любовью  на  искалеченном  девичьем  отекшем  от  побоев  лице  красивыми  под  черными  бровями  в  черных  ресницах  глазами.

  Измученными  и  еле  живыми.

   Она  пришла  в  себя, и  тяжело  и  прерывисто, задышала  всей  распахнутой  настежь  в  изодранном  ее  мучителями  легком  гидрокостюме  акваланга  загорелой, почти  черной  девичьей  мокрой  в  брызгах  волн  полной  грудью.

— Джейн, любимая — прошептал  я  ей. Прямо  в  ее  маленькое  любимой  ушко.  Под  прилипшим  вьющимся  чернявым  мокрым  от  воды  по  ее  щечке  и  шейке  височным  длинным  до  самой  ее  нежной  и  трепетной  девичьей  груди  локоном. Своими  холодеющими  от  воды  и  потери  крови  мужскими  любовника  губами. Прикасаясь  к   золотой  колечком   сережке.