Любимая  умирала, а  я  не  переставал  целовать  ее  избитое  миленькое  в синяках  опухшее, черненькое  от  загара  личико. Жалея  и  прижимая  к  себе  правой  слабеющей  от  потери  крови  рукой. Я  сам  умирал  и  не  мог  ей  ничем  уже  помочь. Все, что  мог, только  успокаивать  и  целовать  любимую.

  Я  ощущал, как  текущая  по  палубе  холодная  штормовая  вода  стремилась, теперь  утащить  нас  обоих  в  сам  открытый  океан. И  держался  левой  рукой, как  мог, не  желая  все  еще  сдаваться. Пока  еще  был  в  сознании, я  сжимал  на  леерах  бортового  ограждения  свои, пока  еще  живые, хоть  и бесчувственные  от  потери  крови  пальцы. И  прижимал  мою  умирающую  лежащую  на  мне  любимую  мою  женщину  правой  рукой. И  не  отпускал  ее  ни  на  минуту. Она  тоже, держалась  за  ограждение  левого  борта, правой  ослабевшей  совсем  и  обессиленной  своей  рукой, обхватив  мою  шею  левой  рукой. Вцепившись  женскими  пальчиками  и  мертвой  хваткой  в  мои  мокрые  волосы. И,  прижималась  ко  мне  из  последних  своих  сил  черненькой  от  загара  смуглой  щечкой  к  моей  небритой  колючей  щеке.

  Я  не  видел  ничего  вокруг, из-под  ее  моей  любимой  Джейн  раскинутых поверх  наших  обоих  лежащих  в  воде  голов  чернявых  как  смоль  мокрых  и  прилипших  к  нашим  лицам  длинных  волос. Я  видел  только  ее  красивое  изувеченное  и  измученное  пытками  девичье  любовницы  лицо, перед  собой.  И  ее  красивые, смотрящие  на  меня  пристально  из-под  черненьких  девичьих  бровей, черные  как  ночь  глаза. Остекленевшие  ее  любимой  глаза, смотрящие  практически  в  упор  в  мои  синие  ее  любовника  глаза. Своим  мертвым, не  моргающим  гипнотическим  взором. Печальным  и  холодным  как  сам  бушующий  океан.