А  Джейн  смотрела  на  меня  пристально. Смотрела  своими  черными  как  у  цыганки  бездонными  любовницы  глазами. На  отекшем  избитом  в  синяках  девичьем  лице. Глазами  обреченными  и  наполненными  преданной  любви  и  печали. Она  смотрела  в  мои  синие  глаза, так  ею  любимые  русского  моряка  глаза. И  я  понимал, что  теряю  самое  ценное  в  своей  беспутной  жизни. Теряю  то, что  уже  не  будет никогда. И  я  считал, что  лучше  смерть  с  любимой. Пусть, даже  посреди  Тихого  океана. Чем  дальнейшая  вот  такая  моя  никому  не  нужная, никчемная  бесполезная  и  забытая  всеми  вокруг  жизнь.

  Уткнувшись  мне  личиком  в  шею, Джейн  смотрела  на  меня. Джейн  смотрела  на  меня  и  вдруг  закрыла  глаза.

— Джейн! Джейн! — помню, прокричал  я  сквозь  ураган  и  шум  бушующих  штормовых  волн — Миленькая  моя! Держись  за  меня! Не  отпускай  рук, любимая! Открой  свои  глазки, миленькая  моя  девочка! Смотри  на  меня! Держись  за  меня!

  Я  чувствовал, как  сам  отключался, глотая  соленую  воду. Я  из  последних своих  мужских   сил, прижимал  раскрытой  пальцами  и  немеющей  от  потери крови  ладонью, и  запястьем  руки  гибкую  девичью, как  у  русалки  или  восточной  танцовщицы  талию  моей  ненаглядной  Джейн. Прижимал  мою раненую  и  уже, практически  бесчувственную  Джейн  к  себе. Я  держал  ее, как  только  мог, и  думал, если  тонуть, то  только  с  ней.