Не  знаю, сколько  было  времени, но  было  точно  утро. И  я  уже  не  думал  ни  о  шторме, ни  о  времени. Я, вообще, тогда, только  думал — «Умереть  так  вместе. Вместе  со  своей  любимой» — думал  я  и  целовал  ее. И  не  мог  насладиться  ее  холодеющими  от  потери  крови  и  океанской  в  брызгах  воды  полненьким  губками. Губками, так  целовавшими  меня, тогда  ночами  напролет. Губками, горячими  от  моих  поцелуев.

  Джейн, тоже  целовала  меня, но  уже  не  так, как  могла  бы  целовать  раньше. Как-то  слабо  и  уже  не  по  живому. Она  умирала. То, приходя  в  себя, то  теряя  сознание. И  ее  лихорадило  от  холода  и  конвульсий. Она  постоянно  теряла  сознание, и  я  делал  все, чтобы  привести  ее  в  чувство.

  Правой  рукой  я  держал  ее  за  гибкую  тонкую  талию. В  распахнутом настежь  изорванном  на  ее  черненьком  от  загара  молодом  истерзанном девичьем  теле  гидрокостюме. Прижимал, как  только  мог  раскрытой  ладонью  руки. И  запястьем  свою  любимую  женщину  к  своему  лежащему  в синем  изорванном, теперь, тоже  акваланга  гидрокостюме  с  простреленной насквозь  пулей  левой  ногой. К  своему  мужскому  ослабевшему, тоже  от потери  крови  телу.

  Было  дико  холодно  в  бушующей  океанской  воде. Под  несмолкающим разрывающим  все  диким  штормовым  ветром  и  проливным  дождем, я увидел  одинокого  парящего  над  самой  кромкой  волн  альбатроса. И  не спускал  с  него  глаз. Альбатрос  громко  кричал, будто  провожая  нас.