– Есть. На, – сильно болела голова, и спорить не хотелось. Да и не к чему. «Может он и прав, – шевельнулась мысль, – да, нет, не прав он, не прав…». Но оттого, что она шевельнулась стало еще больнее в висках.

 Чертушка повернулся ко мне:

 – Да не майся ты. Врежь сто грамм. Сразу оживешь. Это тебе не аспирин.

Было вмазано сто грамм, с двумя «м». Чертушка оказался прав – не аспирин. Полегчало. Сам он был как огурчик, но лечился за компанию так же истово, и приговаривал:

 – Эх, хороша Маша, да не наша, – добавлял, – это я о Марии.

 – Ты ее видел? – вдруг спросил я.

 – Видел.

 – Ну и как?

– Да ничего особенного. Баба как баба. Только влюбленная сильно. Aж светится.

 – А его?

 – Кого его?

 – Не крути. Ты знаешь кого его.

 – Ну, видел.

– А без «ну»?

 – А без «ну» – страшно.

 – Оно понятно.

– Да ни хрена оно не понятно. Потому и страшно. Я не от того боюсь его, что я чёрт, а он как бы совсем наоборот. Не оттого, что он может меня в свинью загнать.

 Мне стало жутко не по себе. Не смотрел я под этим углом на все произошедшее. А Федр и внимания на меня ноль. Он все о своем. Наболело видно, и сильно и много передумано про него.

 – Ты понимаешь, – продолжал он свое. – Нет в нем той доброты, что вы здесь возносите. Все у него жестко. Да – да, нет – нет. Без нюансов. Да он порой страшнее самого страшного черта. А силища немерянная. И куда развернет он ее, того никто не знает. «Не мир пришел я вам дать, но меч…», – помнишь? У вас кто апокалипсиса ждет, кто второго пришествия, а оно – то же самое и есть. И никто этого не переживет. И мы не переживем. И все заново завертится, а как оно там заново будет, никто не знает. Умники ваши утешают вас, мол, по спирали все, по кругу. И по циклу перерождений. А я, Ваня, материалист, я, можно сказать ученый, я как Станиславский – «не верю». Никто этого круга не видел, ни спирали не видел, ни перерождений.