— У, бабье… б….
А рядом с ним, тоже подвыпивший, сидел юноша Саша, которого видел только я, и чокнувшись с дядей Петей, отвечал:
— Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты…
А я терялся, кому же верить – дядьке, родному по крови, или Саше, родному по духу, и соглашался с обоими.
А мой лучший друг, Юра Лепехин, вообще всех своих девушек называл сестрами. Он приходил к нам в офис с очередной своей знакомой и говорил:
— Познакомьтесь, это моя сестричка Леночка, из Кишинева.
Имена девушек менялись, название города никогда. В его звучании слышалась нежность.
Потом Юра умер, так ни разу и не женившись. А вот у Сережи и Саши остались жены и дети.
Люди редко говорят о смерти, об отношении к смерти. Чаще о факте смерти. «У Коли мама умерла», — слышим мы и нам жалко Колю. «У Коли дочка умерла», — и нам жалко девочку, и Колю тоже. Нам напоминают, что в нашей войне погибло двадцать семь миллионов человек, и мы испытываем чувство близкое к гордости. Мы не можем ощутить горе от смерти миллионов, а ведь там среди этих миллионов очень много детей.
Они уже все умерли – Юра, дядя Петя, Саша, Сережа и поэтический Саша тоже. Последнего убили из-за женщины. Жив еще мой хороший знакомый священник, отец Симеон. Он монах и женщин не знал совсем. Я иногда приезжаю к нему, отстаиваю службу и потом мы беседуем.