Щербацкий встал и принялся растягивать трусики в разные стороны, потом протянул их Федору и сказал:
− Ну-ка примерь.
− Да, «неладно что-то в Датском королевстве», − возмутился Федя, − Ты не принц, Щербацкий, ты сволочь, я рассчитывал на туфельку.
Федор уже куражился, и князь знал, что на этой волне ему друга не переиграть, легче игру принять.
− Да, похоже, я попал. Классическая схема. Шпион Ник, чертовы деньги, запой и ты, − ни разу ни Сингарела, подстилка Гэбэшная.
− Не верите вы в любовь, Ваше Сиятельство, а зря. А я той ночью поверил.
− Да перестань уже, Федор.
− Успокойся, Ваня, я не о тебе. Я о Рите, − Федор вырвал трусики из рук князя, растянул их перед лицом, и, обращаясь, к ним сказал, − прости, родная, я не стою ни слез твоих, ни крови твоей.
И он сложил трусики в карман халата.
− А если без пафоса? – спросил Щербацкий.
− А если без пафоса, Ваня, то все ужасно мерзко.
− Что именно мерзко?
− Я, князь. Я мерзок.
− Не накручивай, Федя, оно всегда так с похмелья. Ты же знаешь.
− Нет, тут другое. Я Мечту предал. Вот живешь, живешь и есть у тебя Мечта, такая Мечта, о которой никому не говоришь. Красивая, нежная, светлая. И вот она приходит, не приходит – появляется, как солнце утром, а ты начинаешь меленько и подленько бояться. Казалось бы – чего бояться, но ты понимаешь, что теперь так, как раньше ты жить не сможешь. Все конец твоему болоту. И тебе становится страшно терять всю свою мерзость нажитую, свое «превосходство», − Федя показал четырьмя пальчиками свое отношение к этому «превосходству», − свою «свободу», − он опять показал пальчиками, − и тебе легче испоганить Мечту, измазать своей болотной жижей, опустить до своего уровня, чем принять ее как есть. А потом, когда оттолкнул, изгадил, опустил, начинаешь понимать, что ты наделал, и кто ты есть на самом деле. Как будто ребенка ударил, когда он поцеловать подбежал. Или убил. И убил-то не просто, а как-нибудь зверски, как-нибудь по Достоевскому, гвозди в ручки.
