— То требе трохи едны запичить. Потом отдадимо. We’ll return all.

    Чех в ответ:

              — Не треба пичить. Так даем.

   Солдат милостыни не хочет. Настаивает:

              — Так не берем. Только пичить.

  Чех теряется. Спрятаться что ли, чтоб запичили уже и свалили по-доброму. Солдат продолжает бодягу насчет запичить, а потом вернуть. Чех, наконец, врубается, зовет в хату. Наливает сливовицы, очень вкусная фруктовая водка, и понимание достигается со второй стопки. Чех идет в подвал, отрезает здоровый кусок окорока, накладывает полный рюкзак всякой снеди. За столом спрашивает про службу, когда домой и прочее. Мирный гражданский почти разговор. Понимая мою языковую оплошность, долго смеется и говорит, мол, не надо не пичить, не пучить. Берите так, все, мол, понимаю, сам служил.

   Однако обирать мирные деревни, чтоб прокормить 12 солдатских харь мы не можем, и я вспоминаю, как батя ставил силки на зайцев. А располагались мы в лесу, и вокруг было натоптано много косульих троп. В дело пошли стальные антенные растяжки. На тропу на уровне шеи косули вешали петлю, растягивали ее нитками. Ночью слушали. Пойманная косуля кричит как ребенок. Громко и протяжно. Бежали на крик. Резали горло на месте, притаскивали в казарму. Повар у нас был татарин. Он ловко косулю свежевал. Сдирал шкуру и готовил вкуснейшее татарское блюдо, не помню уже названия. Выглядело все, конечно, варварски. А что делать? Голод не тетка. Иногда попадались по три косули за ночь. Вскоре нас вычислил местный лесник. По следам крови. Пришел разбираться. Папуша мирно спал. Фома, еще один дембель из Архангельска, одел китель прапорщика, в присутствии лесника вызвал нас в кабинет (Папушу тихо перенесли на время в казарму) и долго, и, сука, с удовольствием нас, материл, потом вызвал двух молодых с автоматами и приказал расстрелять. Тут уже испугался лесник. Стал что-то быстро лопотать, мол, не надо так-то уж. Может, боялся, что и его расстреляют за компанию. Но Фома вошел в роль и орал: