Князь, умело налил под столом в чайные чашки коньяк и передал одну Феде. Там же под столом чокнулись.
— Храни вас господь, — прокомментировала Леля.
— И вам не болеть, — ответил Федя.
«Курвазье» коньяк мягкий, можно пить как чай, но в силу привычки дунули залпом. Отец Владимир заметил, укоризненно покачал головой, но ничего не сказал. Ребят он любил и как-то выделял среди паствы. Особое отношение у него было к Федору. Но об этом позже. Сам он был тоже из семьи белой эмиграции осевшей в Югославии. Во время немецкой оккупации, совсем еще мальчиком 16 лет, он был насильно призван в армию и полгода носил форму Вермахта. Воевать особо не пришлось, слава богу, хотя кто его там знает, как оно было на самом деле. Рассказывать о войне он не любил. После Победы он закончил православную семинарию и получил первый приход в Чили. Там же и женился. Матушка Мария была из семьи чилийцев-католиков и, наперекор семье, приняла православие из любви к отцу Владимиру. Семья отступничества не простила. И родители с ней не разговаривали до самой смерти. Как и муж, она была добра и отзывчива, и тоже друзьям покровительствовала, и даже больше чем он. Она была худощава, до сих пор красива резкой и гордой испанской красотой и по русски говорила правильно, с небольшим кастильским акцентом. Ей нравились эти воскресные обеды, и она легко летала по трапезной с радостной заботой о гостях. О коньячных проказах друзей знала и не то чтобы одобряла, но старалась, чтобы в их меню попадало что-то явно похожее на легкую закуску. Так, например, блюдце с лимоном для чая, всегда оказывалось рядом с князем и Федей. Причем только в их блюдце лимон был присыпан сахаром. Ребята это ценили и старались чем можно помогать матушке, и дарили ей цветы. Если, вдруг, забывали купить, то рвали там же рядом с церковью, где матушка их же и высаживала. Она их радостно принимала, целовала ребят и благодарила. Потом потихоньку, на месте сорванных цветов, садила новые.