Солдат взял записку, поднес к свече и держал в руках, пока она не сгорела.

                    − Его деда убил не ты, − сказал он, − Его дед, Иван Федотович, тоже погиб под Харьковом. Но не в сорок третьем, а в сорок первом. Бомба. Прямо в окоп.

                    − А это что-то меняет?

                    − Нет.

           Они все также смотрели прямо в глаза друг другу. Солдат достал из нагрудного кармана портсигар с армейской звездой на крышке. Открыл, протянул Володе. Одновременно, почти касаясь друг друга лбами, прикурили от свечи.

                   − Ты-то как? – спросил Владимир.

                   − Как все, − ответил солдат.

                   − А все как?

                   − По-разному.

            Огонь ухватившись за  стены, стал активнее. Вспыхивали занавески, потрескивали иконы и стулья. Владимир  расстегнул серый форменный китель, снял  с шеи оловянный крестик и протянул солдату.

                  − Возьми.

                  − Мне уже не надо. Оставь себе.

                  − Ты меня простил?

                  − Бог простит, − сказал солдат и отвел глаза.

                  − Ты прости. Тебе ведь тоже надо. Иначе бы не пришел.

           Они опять замолчали. И горели уже стены, и раскачивалась тяжелая люстра. И взорвался, наконец, бензобак в машине отца Владимира. И ярко плеснуло в двери и поползло вокруг стола пламя, но еще не сомкнулось, оставляя проход к лестнице в усыпальницу князей Щербацких.