И вот, уже не ощущая усталости, а напротив, бодрая и взволнованная, я поехала к Брайну. Левая щиколотка болела при каждом нажатии на педаль. Я с радостью увидела пустую патрульную машину на улице и застекленное окно, и хромая к парадному, услышала гудение пылесоса.
Брайн открыл мне сам с пластырем на лбу, с подбитым и распухшим глазом и перебинтованной левой рукой.
Теперь мы сидели на диване и пили кофе, пылесос стоял на полу рядом с нами.
Брайн слабо улыбнулся мне:
— Детка, милая, ты не сильно ранена?
Я сообразила, что до сих пор запачкана кровью Паркера.
— Нет, все в порядке. Надо только переодеться.
— Патрульные на улице не выпускали меня из дома, по твоему приказу. Как только меня заштопали, я хотел поехать к тебе на помощь.
— Это я дала им такой приказ. Знала, что ты готов сорваться как цепной пёс.
Мы вместе ухмыльнулись. Брайн обнял меня, поцеловал в лоб, крепко прижал к себе, крепко-крепко, не желая больше отпускать.
— Боже, как я испугался за тебя, когда услышал твой голос внизу, — шепнул он. — Как я боялся, что может случиться что-нибудь… Я не мог тебе помочь Глория, это сукин сын напал совсем внезапно, связал меня и избил. — А теперь скажи главное, ты его взяла?
— Почти полностью.
***
Через три дня Ник Паркер смотрел на меня угрюмо и злобно со своей койки в маленькой палате. Правое предплечье было туго забинтовано. На левой кисти красовалась оранжевая, больничная, именная бирка. Бледное лицо было всё в синяках, кровоподтеках и царапинах.