Я, аж, присел  на  баллоны  и  в  груди  у  меня  как  будто  все  оборвалось. У меня  застучало  от  волнения  и  боли  сердце. И  я  опустил  вниз  глаза. И сидел, молча, на  баллонах, не  глядя  на  мою  Джейн. Я  не знал, что сейчас будет  и  я  не  знал, что  сейчас  делать.

  Джейн  была  в  белой  длинной  своей  той  опять  рубашке, как  тогда, когда вышла  ко  мне  больная  в  момент  нашего  скоротечного  бегства  из  того кораллового  атолла, и  в  полосатых  узких  от  купальника  плавках. Сверкая голыми, почти  черными  от  загара  девичьими  прелестными  своими  босыми ножками. Она  спустилась  сюда  и  стояла, смотря  на  меня  не  отрывая напуганного  взгляда.

  Она  ждала  нас. Нас  с  Дэниелом  до  последнего  не  смыкая  глаз. Ждала после  того  как  мы  ее  бросили, так  подло  на  этой  яхте. Бросили  по желанию  самого, теперь  мертвого  ее  родного  брата  Дэни.

— Сколько  времени, ты  знаешь? Час  ночи, и  где, Дэни? — только  тихо  и  еле слышно, чуть  ли  не  шепотом, спросила  моя  Джейн.

— Час  ночи! — я  произнес, сдавленно  и  испуганно  вытаращив  свои  синие  глаза  на  мою  Джейн, и  обомлел.

— «Я  там  пробыл  с  семи  часов  до  часа  ночи!» — я  сам  с  собой  не  смог это  даже  согласовать, что  и  как?

  Я  не  произнося  ни слова, потому, что  не мог  сейчас  ничего  объяснить  и вообще сказать, только, покачал  растрепанной  от  гидрокостюма  и  маски  русой  головой. Виновато, как  маленький  ребенок, прося  прощения. Как-то все  само  так  произошло  от  испуга, наверное, и  растерянности. И  все  же, через  силу, поднял  на  нее  свои  виноватые  и  испуганные  в  шоке  глаза. Как  виноватый  нашкодивший  мальчишка. Именно, как  глупый  напакастивший  подло  из-под  тишка  мальчишка, так  я  ощущал  тогда  себя.