Выгнувшуюся, как  у  заигрывающей  со  мной  дикой  черной  кошки. Выставив  вперед  овалом  голый  живот  с  круглым  пупком  в  мою  сторону, над  тугим  пояском  тех  белых  узких  донельзя  купальника  плавок. Она, запрокинув  за  голову  одну  черную, как  и  тело  от  загара  девичью  руку, держалась  маленькими  красивыми  пальчиками  другой  за  поручни ограждения  борта. И  именно, вот  здесь, у  висячего  на  нем  своего  длинного махрового  белого  халата. Почти, совершенно  нагая, как  морская  русалка, или  морская  нимфа. Вышедшая  ко  мне  из  океанской  глубины. И  стоящая передо  мной. Тогда  не  знавшем  еще, такой  вот  женской  любви  и  ласки, какой  она  одарила  меня  потом. Она  любила  меня  безумно. Вот  и  потому  и не  выстрелила  мне, даже  в  спину.

— Моя  Джейн! Моя  крошка, Джейн! — твердил  про  себя  вслух, стоя  сейчас  у  леерных  перил ограждения  борта — Как  я  виноват  перед  тобой! Как  мне теперь  перед  тобой, оправдаться. За  свою  вину. Девочка  моя! Почему  ты  не выстрелила?! Почему?! — я  шептал, глотая  боль  и  досаду. И  видел  ее  перед собой, как  тогда, здесь  же  рядом.

  Как  она, тогда  смотрела  на  меня  своими  черными, как  та  темная  перед штормом  ночь  глазами. Буквально, съедала  меня  заживо  и  безжалостно. Не отводя  влюбленных  глаз. Не  стыдясь  своего  поднявшегося  на  борт  яхты родного  брата. Дэниел  видел  это  все  и  все  понимал. И  не  препятствовал нашим  отношениям  Дэни.