Я  навалился  руками  на  эти  бортовые  леера. И  стал  смотреть, теперь  в спящую  ночную  воду. Почти, как  тогда, в  той  песчаной  лагуне  того  атолла. Первой  проведенной  в  одиночестве, вот  так, почти  ночи. На  этой  яхте. После  своего  чудесного  спасения.

  Я  вспомнил  мою  Джейн, плескающуюся  в  волнах  той  лагуны. Прямо, вот так  как  бы, даже  и  сейчас  возле  борта  нашей  яхты. И  Дэниела  рядом  с ней. Я  вспомнил  их, чуть  ли  не  детский, радостный  крик. И  плеск  воды, и их  друг  с  другом  игру. И  как  моя  Джейн, поднялась  специально  назад  на борт  яхты, соблазняя  меня  своим  девичьим  безупречным  не  высоким, но очень  красивым  как  уголь, почти  черным  в  темноте  ночи  от загара  в ручейках  текучей  по  нему  воды  в  лучах  желтой  Луны, и  ярких  звезд  полуголым  телом. Вспомнил  лужицу  той  воды. У   ее  красивых  голых  стройных  девичьих  ножек. Которая   сбегала  от  узких  ее  шелковых   с  высокими  вырезами  на  загорелых  до  черноты  ляжек. Подтянувших  туго  девичий  Джейн  волосатый  с  промежностью  лобок  плавок.  И  стянувших  тугим  тонким  пояском  ее  те шикарные  девичьи  круглые  бедра  ног. Мокрых  от  воды. И  ее  слипшиеся  мокрые  разбросанные  по  плечам  длинные черные  как  смоль  вьющиеся  мокрые  как  змеи  волосы. Прилипшие  к  девичьей  спине. И  трепыхающейся  в  мою  сторону, неровно  дышащей  ее  девичьей  полной  груди. С  торчащими  сквозь  белый  мокрый  треугольными  лепестками  белый  из  шелка  лифчик  купальника  черными  сосками. Прямо  в мою  сторону. И  того  ее  купальника, те  тоненькие  лямочки  перетягивающие  ее узкую девичью  туго  спину. Узкую  и  гибкую  как  у  восточной  танцовщицы  спину.