Я  пошел  за  ней  следом, чтобы  если, что  подхватить  ее  при  очередном падении. Но, она  дошла  до  своей постели. И, снова, плача, упала  на  подушки  лицом. И, по-видимому, в  хорошем  подпитие  отключилась.

  Мне  так  показалось, по  крайней  мере. Но, она  не  спала, она, просто лежала, убитая  горем. И  вдрызг  пьяная  на  своей  в  каюте  той  постели. Она чувствовала  меня, стоящего  в  дверях  за  ее  спиной  и  молчала.

  Я  боялся, что  нашей  любви  пришел  конец.

  Я стоял  и  смотрел  на  ее кругленькую  попку  в  узких  с  большими  вырезами  полосатых  плавках.  Натянутых  туго, на  Джейн, почти  от  загара  черных  ляжках  и  бедрах  ее  красивых  ног. Стянутых  тугим  пояском. Лежащую  ягодицами  вверх. И  оголенную, из-под, заброшенной  подолом  вверх  рубашки. При  падении  на  постель  длинной  белой  распахнутой  на  полненькой  искусанной  моими  зубами  девичьей  груди.

  Я  смотрел  на  ее  кругленькие  загоревшие  женские  аккуратненькие  до самых  маленьких  ступней  Джейн  ножки. Лежащие  на  той  в  углу  каюты девичьей  постели  на  вытяжку. Постели, первой  нашей, тогда  любви. Любви в  коралловой  той  лагуне  песчаного  атолла. Посмотрел  со  скорбью  и жалостью  на  растрепанные  и  разбросанные  Джейн  смоляного  цвета вьющиеся  змеями  волосы. Разбросанные, теперь  по  подушкам  и закрывающим  ее  миленькое  личико  с  полненькими  девичьими  губками, миленьким  носиком. И  ее, теперь  презирающие  меня  красивые  наполненные любовью, презрением  и  ненавистью  к  любимому  ее черные, как  сама, теперь  моя  смерть  глаза.