Но Шура, по всей видимости, не обучен ждать: он догоняет её в тесном коридоре и тихо идёт следом, не говоря ни слова. «Он сам уже поинтересовался, решил не дожидаться меня. Ну и ладно».

Если они подружатся, то это стало бы самым главным потрясением в её жизни: друзей у неё нет — виной плохая подростковая социализация и неформальность, желание казаться не такой, как все окружающие, — а теперь, когда она за несколько сотен километров от дома, у неё нет и семьи. Если она не хочет жить на улице в коробке из-под мебели и делить ужин — фастфуд, выброшенный после долгого рабочего дня, — с дворовыми животными, ей придётся от него зависеть. Кай хмурится, её характер бунтует и упирается, краснеют её кончики ушей, выглядывающие из густых прядей волос; но ей не остаётся. Между жизнью на улице и возможностью завести нового знакомого выбирать в её случае не приходится.

— Как долго ты уже идёшь за мной? — её голос сделался хриплым, и Кай прокашлялась, когда спрыгнула со ступенек вагона на перрон и услышала тихий звук сзади. Шура догоняет и делает попытку коснуться её плеча. Кай резко останавливается и почти хватает его за кисть. — Не трогай меня, или я сломаю тебе руку.

Парень поднимает ладони в знак капитуляции и идёт с ней рядом, стараясь с ней даже не соприкасаться. Она кажется ему невоспитанной, грубой и дикой, Кай смотрит на него с постоянной опаской, и ему действительно становится тревожно. Её бита, запихнутая в рюкзак, диковатые манеры и опасливый взгляд забитого животного — все черты указывают на тяжёлые душевные травмы. «Захочет — сама расскажет. Ты не имеешь никакого права лезть»