Только когда они подошли к его дому, где все осталось по-прежнему, он осознал, что всё это время, идя по улице, улыбался как идиот, чувствуя, как медленно покачиваются нежные головки цветов в его волосах. Шура отводит от неё взгляд не сразу и, чувствуя, как нежные лепестки касаются его лба, замечает в разбитом перед домом пространстве сада свою мать, которая увлечённо ковыряется в земле и совершенно ни на что не обращает внимания.

Кай видит её длинные рыжие кудри, виднеющиеся из-за поредевших стеблей высаженных и постриженных растений, они на пару тонов светлее и напоминают расплавленную, раскаленную медь. Женщина даже не предполагает, что всего в нескольких метрах от неё стоит её повзрослевший сын: скорее всего, она уже находится в крайней степени отчаяния и не верит, что её сын вообще когда-нибудь вернётся домой. Шура отмечает, что за эти два года она сильно исхудала, её лицо приобрело резкие геометрические линии, под высокими скулами расположились худые и впалые щёки. Он осторожно приоткрывает калитку и, пропустив Кай вперёд, заходит на участок, про себя отмечая, что всё здесь осталось в первозданном виде — как будто он уезжал не на три года, а лишь на пару дней.

Шура испытывает сначала лёгкое волнение, которое усиливается с каждым шагом; Кай предусмотрительно останавливается и говорит ему идти без неё — ей явно не хочется быть свидетелем первой встречи матери и сына спустя три года разлуки. Она наблюдает за Бетт: женщина делает всё медленно и спокойно, на подоле её юбки остаются пятна от свежей земли.