— И все-таки это необходимая мера, — говорит он таким тоном, что Кай уже начинает думать, что, скорее всего, так и есть, — пойдём со мной.

Они выходят из дома, осторожно закрывая дверь, Шура, одетый в рубашку и свободные брюки прямого кроя, и Кай — в рваных джинсах, чёрном топе и тяжёлой куртке. Когда он говорит ей «Садись» и указывает на переднее сидение автомобиля, она слегка опешивает и смотрит на него совершенно потерянно: она не знала, что Шура умеет водить, и думала, что они вполне могут добраться куда бы то ни было пешком.

— Если ты не сядешь, я запихну тебя в багажник, — Кай повинуется и забирается в машину; в ней бушует внутреннее волнение и чувство опасности, хотя до это этого времени она думала, что Шура не может сделать ничего плохого. Как бы то ни было, нужно постараться сохранять уверенность в нём. Жаль, что у неё нет этого умения, а выработать его в одиночку у неё не получится. Седьмое чувство всегда говорит ей никому не доверять. Даже если этот кто-то — тот, кто делает всё, чтобы тебе помочь, чтобы защитить тебя.

Никаких дружеских уз, никаких обязательств, ничего. Полагаться придётся только на себя саму — Шура никогда не сможет быть рядом с тобой, куда тебе ни захотелось бы пойти.

Он ведёт машину медленно, умиротворённо и спокойно, Кай видит его костлявые кисти рук, одна из которых плотно усыпана тёмно-рыжими веснушками, видит его аккуратно замотанные до локтевого сустава манжеты и опрятно сидящую на нём поношенную рубашку приятного светлого цвета. Напоминает яблочное вино — такое же золотистое, искрящееся и бодрящее. Его кудри с правой стороны лица немного выдают вперёд, падая на глаза и перекрывая лоб, с левой стороны — тщательно расчёсаны и убраны за ушную раковину. Она кладёт ноги в ботинках туда, где лежат какие-то старые потрепанные книжки, и смотрит вперёд себя. Окно рядом с ней закрыто полностью, в салоне немного жарко, с улицы чувствуется едкий и противный запах прелой опавшей листвы, жареного мяса с какого-то участка и дождевой воды. Влага, хруст камней под колёсами.