– Куда? – я снова обрел дар речи.

 – В Москву, дорогой, в город-герой Москву. В столицу нашей с тобой, Ваня, родины. В белокаменную, первопрестольную, в третий Рим, душа моя. Двигай, родимец. Конфетки, бараночки… – пропел он. – Ну что ты смотришь на меня, как солдат на вошь? Я же сказал – заплачу. Зеленью. Не веришь, на вот.

 Он пошарил под сиденьем рукой с перстнем и вытащил пачку стодолларовых купюр. Причем перстень как то странно сверкнул бриллиантом и медленно потух.

 – Мало?

 Я уставился в окно. Я снова ничего не понимал. Впереди отчетливо горел щит – сто двадцать первый Freeway, Sonoma, Napa. Чертушка тоже затих. Он впился вишнями в знак и шевелил губами.

 – Где мы? – наконец спросил он.

 – Не знаю, – я не врал.

 – Почему по-английски?

 – Они так говорят.

 – Кто они?

 – Англичане.

 – Мы в Англии.

 – Не знаю.

 Тут он не выдержал:

 – Ну чего ты заладил – «не знаю, товарищ майор, не знаю, товарищ майор». Я тебя русским языком спрашиваю – где ты был, когда я тебе в лобовое вмазался?

 – Здесь.

 – Где здесь, Пржевальский, ты мой? – он уже орал.

– Здесь! – я тоже заорал, – на фривэе сто двадцать один, ехал домой от врача, с временной коронкой, – я раскрыл рот и показал коронку. Она белела на месте зуба номер девять, – домой я ехал в Напу, из города-героя Сан-Франциско, штат Калифорния, Соединенные Штаты Америки, и я не виноват, что всякое дерьмо по воздуху летает, а потом водку жрет, а потом права качает, а потом…