Он опять посмотрел на бутылку коньяка, по-прежнему возглавляющую стол, и подумал: «А ведь я свободен». И тут же испугался. Он, всю жизнь исповедующий свободу, вдруг сильно перепугался, когда в первый раз отчетливо понял, что он сегодня, сейчас реально свободен. И вся эта, почти осязаемая, громада свободы вдруг обрушилась на него и придавила бесчисленными вопросами – как свободен? В чем свободен? От кого свободен? И что же теперь делать?
Снова взгляд на коньяк и простая, пронзительная мысль – «да ведь я не пью», сразила его напрочь. Но ведь как же так? Если я свободен, то я свободен во всех направлениях – захочу выпью, захочу не выпью. Запретов нет! Нет правил! Это свобода! Но если запретов нет, то какого хрена я полдня танцую этот танец вокруг одной несчастной бутылки, делая вид что она ничего не значит? Чего я от нее бегаю? Я же свободен, я не боюсь.
И с криком «Врешь, не возьмешь!», он схватил бутылку и, не церемонясь, глотнул прямо из горла. Коричневая жидкость взорвалась ярким пламенем во рту, он покачнулся и ясно увидел над собой белый потолок больничной палаты, который начал сворачиваться полукругом и превращаться, то ли в тоннель, то ли в полусферу, а он напрочь привязанный к реанимационной койке, падает в этот тоннель, но почему-то не вниз, а вверх и истошно орет: «Держите, держите меня! Я падаю!!!» И тут же потолок перекрывает красивое, возбужденное лицо медицинской сестры с красными губами, в помаде того же цвета, что осталась на окурке в беседке. Губы раскрываются, он видит большой, влажный язык и она заглатывает его всего, и, о боже, как хорошо, как приятно там у нее внутри, во влажном и красном, и он теряет сознание.