– А душа как же?
– Вот тут ты меня бьешь, вот тут ты меня по самое никуда… Есть душа, есть… иначе и меня бы у тебя не было, Ваня, – он вдруг совсем по-детски улыбнулся. – Знаешь, Ваня… а имя у тебя хорошее… Приятно, эдак, сказать, – «знаешь, Ваня», как будто даже сам себе говоришь и заранее согласен… как будто мы уже сто лет не разлей вода, хотя тебе и всего ничего…
– Не темни, Федя, – попросил я.
– Океу, буду краток и по-американски деловит. Так вот, обратно мне нельзя пока епитимию не снимут. А жить где-то надо. И то, что меня через всю Атлантику швырануло о твое лобовое стекло нахожу перстом, судьбой или роком, называй, как знаешь. Соседям скажешь – приехал сын, погостить.
– Да откуда ты… – я все время забывал, что он все знает, – ну понятно.
– Он как раз с виду моего возраста, то есть не моего, а как я выгляжу. Ну а татушка, что ж. Дети нынче ранние, может он с плохой компанией связался.
– Заткнись.
– Затыкаюсь. Сейчас ты говоришь серьезно и с дурными намерениями. Прошу по-человечески – кров дашь?
Я посмотрел в окно. Там стояла машина, в багажнике которой лежала сумма, достаточная для покупки десяти таких домов, как мой, причем сразу, а не в кредит. Я ответил голосом грузинского донора:
– Кров дам.
Подлечившись еще, мы поехали в город. Федор заверил, что с ним безопасно, что никто не остановит и при нем, вообще, можно пить за рулем, и стал рассказывать очередную историю, как они с одним дальнобойщиком доехали из Москвы до Иркутска, не просыхая. Что стало с дальнобойщиком дальше он не знает, потому как покинул его при въезде в город и примкнул к экспедиции на Байкал, что стало с экспедицией он тоже не знает. Экспедицию он бросил через неделю и вернулся в Москву зайцем в общем вагоне, где от души повеселился в компании дембелей. Куда делись дембеля он тоже не помнил. Я думаю – все он помнил и все знал, просто не хотел рассказывать.