Началось на заправке.

 Я аккуратно вытащил сотню из пачки и сунул в окошко.

– Десять долларов, номер шестнадцать, – сказал я.

– Yes, sir, – сказал китаец и взял деньгу и посмотрел на нее, и очень долго смотрел на нее, потом очень долго смотрел на меня, и сказал:

– Sorry, sir.

Никуда звонить он не стал, а просто молча протянул обратно сотню. Я в первый раз внимательно разглядел купюру. Все было замечательно, все было натурально. Только вместо портрета президента я увидел черно-белое фото. В центре композиции стоял я с лопатой в руке. В другой руке держал хиленькое деревце, которое из-за его худобы и непристойности мы называли саженцем. Печальную картину дополнял плакат: «Все на коммунистический субботник!» вбитый в землю яростной рукой активиста по самые яйца. Вернувшись к машине, я открыл багажник. Так и есть. Три миллиона саженцев. Единственной стоящей вещью в багажнике оказалась монтировка.

 Федор прыгал с машины на машину и орал:

 – Брось железяку, мигрант херов. Ты хотел персональный миллион – ты его получил. Даже три. Брось железяку, нехристь.

 Я отвечал протяжными междометиями:

 – У… Ю… У… А…

 Получалось:

 – УУу……ЮЮюю, Су… Кааа…

 Китайский персонал заправки созерцал побоище молча. Восток – дело тонкое. Американцы звонили девять один один сразу из трех автоматов. Там где только, что был Федя опускалась монтировка. Стекла взрывались золотыми искрами, металл лязгал и гнулся. В конце концов я умаялся, запустил в черта монтировкой, она прошла сквозь него и разбила окно заправочной. Приехала полиция. Уехала вместе со мной.