Пока я болела, все время думала об Инглеберте. Он не выходил у меня из головы. Он снился мне ночами, даже целовал во сне. Я была счастлива, когда он заходил меня навестить и спросить, не нужно ли мне чего-либо. Я вспыхивала при виде его, будто меня бросало в жар и от этого казалась больной еще больше. Потом мне становилось холодно, морозило, и руки были ледяными. Когда Инглеберт улыбался мне, хотелось танцевать. С ним я чувствовала себя совершенно здоровой. В перврвой половине ночи он запирался в своей мастерской. Я прошмыгнула к двери. Посмотрела в замочную скважину. Он что-то рисовал. Временами останавливался, вздыхал, повторяя:
— О, как ты хороша!
Сердце чуть не вырвалось из груди — конечно же он рисует меня! О боги, любимый мой! Днем он смотрит на мое лицо, запоминает черты, а ночью рисует! Я закрыла глаза, веря и неверя. Как это прекрасно, изысканно, романтично! Всей душой этого хочу, всем сердцем! Интерес разбирал все больше и больше. Я хотела поглядеть, как же он изобразил меня, мой прекрасный оборотень. Я дождалась, когда он выйдет из мастерской, проскочила в дверь, и стянула полотно с картины. Кровь застыла в жилах. Я буквально остолбенела — на полотне была Стасия… Мне хотелось кричать не своим голосом. Разрезать полотно ножом, и Стасию, заодно, тоже. Я убежала к себе, чтобы не наделать глупостей и не скомпрометировать себя. Я прибежала в комнату, схватила зеркало в золотой оправе и начала долго себя в нем разглядывать. Я поверить не могла, что этому красавцу понравится бледная, унылая Стасия с отрешенным лицом монашки, которая, к тому же, лет на десять меня старше. Как несправедлива жизнь! Я швырнула зеркало и разбила его. На шум прибежал Инглеберт:
— Что-то случилось?
— Ничего, — злобно ответила я, перевернувшись на другой бок, чтобы он не видел моих слез. — Зеркало случайно разбилось.
— Я соберу.
— Не стоит беспокоиться, — резко оборвала я. — Идите, у вас наверняка полно незавершенных дел.
Он ушел, а я расплакалась в подушку.