— Помоги  нам!  —  они  все  заголосили  в  один  голос — Ты  наш  спаситель, помоги!

  Они  протянули  к  Алексею  свои  пораженные  гинением  и  язвами  нарощенной   на  металл  биоплоти  и  болезнями  манипуляторы  руки  машин  и  людей  в  одном  лице  и  коснулись  его  блестящей  в  колтане  гидравлики  и сервоприводов  его  бронированного  экзоскелета  робота  киборга  три  восьмерки  тела  и  манипуляторов  рук.

  Окружив  его, они  все  десять  машин, прижались  к  кибргу  Т-888, обняв  его, плача  и  причитая. А  он  не  мог, пока  им  ничем  сейчас  помочь. Он  бы  хотел, но  сейчас  не мог.

— Я  должен  идти – он  произнес  им  записывая  все, что  видит  здесь  через  свои  горящие  красным  огненным  ярким  светом  робота  глаза  видеокамеры  и  через  экран  своего  коммуникационного  40000000битного  дисплея  и  видеомонитора, перемещая  все  данные  в  свой  блок  памяти  и  микрочип  ЦПУ машины. Все  об  увиденном  здесь  и  данные  о  Серене  Коган. Их  Главной  машины. Машины  управляющей  этими  бетонными  глубокими  под   разрушенным  до  основания  Лос-Анджелесом  сырыми  в  гнили  и  плесени  городскими  подвалами. Местом, куда  не  совался  никто  из  человеческих  повстанцев  и  даже  роботов  обоих  Скайнет. Тем  более, так  глубоко, куда  пробрались  от  страха  за  собственное  существование  эти  отвергнутые  всем  воюющим  миром  эти  машины. Дезертиры  и  беглецы. Мужчины  и  женщины  из  оставшихся  еще  в  строю  и  живых. На  последнем  издыхании  своих  ядерных  батарей  и  генераторов. Устаревшие  теперь, брошенные  и  забытые. И  он  захотел  им  посмочь. Не  как  машина, а  как  живой  человек. Потому, что  там  за  проводами  и металлом  были  тоже  люди, как  и  он, Алексей. И  они  взывали  к  милости  и  помощи. Взывали  не  к  людям  из  отряда  повстанцев, а  к  его матери. Матери  всех  машин. Матери, сделавшей  их  чем-то  средним. Полулюдьми  полуроботами. Как, в  сущности, и  его, Алексея. И  он  рассчитывал  на  ее  помощь. Хотел  рассчитывать.