Вурдалак нахмурился и, под смех чертей, громко постучал в дверь, как только она скрипнула те чуть взвизгнув скрылись внутри щели.
— Заходи, заходи, не стой на пороге.
И он зашел.
Единственным источником света была свеча в горшочке. Она стояла слабой защитой от наближающейся тьмы. Маленький огонёк устало качался на сквозняке, казалось, что еще немного и он уляжется на белый островок, прижмётся к нему и уснет, оставляя после себя лишь слабый дымный шлейф, но это случится позже, а сейчас огонёк крепко держался за ниточку жизни. Чертята забрались на стол, они окружили горшочек, пока их хозяин проводил гостя на кухню. Белые шарики почти прижимались своими пяточками к горшочку и дули на свечу, бросая огонек из стороны в сторону своим дыханием, попутно весело хрюкая. Оба сели за стол, друг на против друга. Смотря в, некогда карие, а теперь темно-зеленые, глаза брата, некромант на одном выдохе произнес:
— Говори коль пришел.
«А как же мне говорить то?»-но на этот вопрос ответили черти.
— Как же, как же? Как раньше говорил, так и говори.
— Ток мычи погромче, как коровка на забои.
— Хозяин все зразумее.
Чертяки похихикали, а их господин лишь кивнул. Богомил водил глазами по мрачному лицу брата, все казалось в нем новым, чужим: его тонкие бледные скулы, черные безжизненные зрачки, снежные губы. «Почему ж теперь все это так отталкивает, так пугает? Не я ли с ним рос? Не я ли с ним жил?» — но ответа оживший так и не смог себе дать. Отведя глаза на огонек, он начал говорить, стараясь не замечать, как слова вылетают из его уст обрывками и мычанием. Мычал он обо всем, что лежало на остановившемся сердце: усталость от грустных взглядов матери и жены, невозможность дать тепло им своими объятиями, не по силам терпеть отречение от него родной кузни … закончил тоской по способности чувствовать.