На другом берегу в это время четверо красноармейцев вытаскивали из воды комиссаршу. Даже в бинокль было видно, как они несли ее на руках из реки вперед ногами и длинные намокшие волосы волочились по песку. Командир красной пулеметной роты Борис Дуброво, привстав от пулемета на каменистой высотке, откуда он бил очередями по белым офицерам на том берегу, оттеснив наводчика, с горечью проследил путь комиссарши. «Ну хоть одного достал, и то на пределе»: вспомнил он схватившегося за руку золотопогонника. Недавно и он сам носил такие же погоны  на фронте в Лифляндии, но с отменой погон был выбран солдатским Советом командиром пулеметной роты. Многими дорогами прошла его рота, пока не добралась до юга России. Еще раз проверив позиции роты, держащей под прицелом противоположный берег реки и окраину станицы, Борис спустился с высотки на близлежащий хутор, где размещался штаб их красного полка и куда передал ему вызов нарочный. Раскрыв дверь хаты, в которой квартировал их штаб, Борис натолкнулся на густые клубы табачного дыма. «А я не верю»: с жаром выступал на совещании особого отдела Андрей Дуброво, его дядя, командир красного полка, с которым они вместе служили в Кронштадте, еще в царской крепостной артиллерии: «не верю и точка, ишь, какой рыцарь выискался, женский пол пожалел, мало ли они наших комсомолок перевешали, похоже забыли?». Андрей Степанович взглянул на вошедшего Бориса и произнес: «Ладно, послушайте ее, что она вам скажет». Послали за комиссаршей. Вошедшая и заново воскресшая для Бориса, юная комиссарша ввела его в ступор. Еще прошлой зимой он засматривался на нее, она ему нравилась все больше и больше, а узнав, что она попала в плен, в результате измены бывших царских офицеров, очень горевал и чуть не застрелился. Увидев, как из реки достали ее с запрокинутой головой, он хотел броситься с конем на белый берег и рубиться страшно, до последнего. Но долг перед своими красноармейцами, поверившими в него, остановил его в последнюю минуту. Теперь же, глядя на вновь находящуюся в непосредственной близости его боевую спутницу, он чувствовал счастье. «Извините, товарищ комполка»: слово взяла молодая женщина в кожанке и красном платке, недавно снявшая серую шляпку с вуалью, вечно-знакомая Владимира Дуброво: «ей будет трудно говорить, но я давно знаю человека, который спас ее, потому что он и меня спас в свое время». Синеглазая комиссарша подняла голову: «Нет, я все-таки скажу, а потом делайте что хотите. Меня отпустил белый офицер, подпоручик Николай Клюкин, бывший красногвардеец батальона пешей поддержки, и бывший прапорщик флота Временного Правительства. Но только это его не настоящее имя. Когда-то его звали Владимир Дуброво, и он учился в севастопольском мореходном училище, и однажды вытащил меня из морской ямы. Потом он уехал с матерью в Германию, а во время Империалистической войны вернулся уже из Румынии без матери и с паспортом на имя Николая Клюкина. Под этим именем он и учился в школе прапорщиков флота и второй раз спас меня во время расстрела демонстрации на приморском бульваре Севастополя». Командир красного полка Андрей Дуброво, услышав эти слова, переменился в лице: «Так, все, мне больше нечего сказать совещанию, товарищ начальник особого отдела, как скажете, так и будет».