Комната мерзла, трясясь от холода, стены жались друг к дружке, отчаянно пытались согреться. Оборванная штора трепыхалась от малейшего дуновения, громыхала фанера, ударяясь о раму с потрескавшейся и облупившейся краской. Форточка заунывно вопила, оставшись без стекла. Пустой глаз окидывали свои мрачные владения невидящим взором, содрогаясь от ужаса, стоило задержаться на перевернутом прикроватном столике, разбитой стеклянной вазе, чьи осколки лежали на полу, как неприкаянные. Стрелки часов показали полночь, а может, полдень, и замерли, ужаснувшись собственного уродства и несовершенства. Все безмолвствовало, погрузившись в траур. Треснутое зеркало на стене отражало пространство, искажая и заламывая углы, точно стремилось исправить отвратительный вид на громоздкий амбарный замок, заперший дверь изнутри. Ткань, бывшая перегородкой, разделяющей два мира, скукожилась, сдавленная тяжестью собственных обид и негодований, недовольная свои внешним видом. Такая нарядная прежде, теперь она стеснялась дыр, проеденных молью, подожженного краешка, который едва успели потушить. Паркет молчаливо охранял вверенные ему во владения огрызки карандашей, обрывки бумаги, клочки, смятые сигаретные пачки, пустые упаковки, бутылочные крышки, пятна от вишневого варенья и вина. Грустная это была комната, пустынная, продрогшая, чуждая всему окружающему миру, слепо глядевшая во двор, словно просившая фонарь осветить ее изнутри, вернуть тепло и свет.